Особы слабого пола, с которыми Павел за всю жизнь имел дело, включая его покойную жену, были просты и понятны. Сколько бы ни было кнопочек и задвижечек, ларчик всегда открывался просто: путем помещения банкноты в купюроприемник. Да-да. Именно так и не иначе. Для одной хватало некрупной купюры, для другой – не успеваешь раскрывать кошелек, третья вообще принимала только меха и золото, а четверная – конфеты и букеты. И все равно ларчик открывался, но чаще всего оказывался пуст. Наверное, из всех только его жена оказалась другой. Может, потому Павел на ней и женился. Элеонора любовь и деньги вообще разводила на разные полюса. Она всегда подчеркивала, что любит его не за известность и обеспеченность, ведь когда они познакомились, оба были бедными студентами. И все-таки жить с Элей было легко и просто: если Павел обижал жену, и она плакала, то никаких извинений от него обычно не требовалось. Кругленькой суммы всегда было достаточно, чтобы жена его простила, вытерла слезы и умчалась по магазинам. Все довольны, и все понятно.
С Машей Рокотовой этот фокус не мог пройти в принципе. Не то чтобы она совсем не принимала подарки, но дорогие, действительно, не принимала. И обязательно делала ему ответные презенты. Совершенно невозможно было предложить ей денег. Он попытался, она изумилась. Он сказал, что хочет сделать ей приятное, она ответила: пусть тогда наполнит теплую ванну и откроет бутылочку шампанского.
Маша прекрасно разбиралась в вопросах политики и экономики, в образовании, искусстве и литературе, но в целом она решительно отстала от жизни. Она не понимала, что такое «гламур», считала это слово лишь названием марки женских колготок. Не знала, чем бутик отличается от простого магазина. И не понимала, зачем идти в ночной клуб в то время, когда надо бы ложиться спать. И Иловенский рядом с нею, особенно здесь, в Ярославле, вдруг осознал, что и он тоже не имеет представления ни о гламуре, ни о бутиках, ни о ночных клубах, ни о каких-либо модных атрибутах сегодняшней бурлящей жизни. Он такой же несовременный, как и Маша.
Они жили в унисон, думали однонаправлено, будто были созданы друг для друга. Он чувствовал ее частью себя, настолько родной и дорогой, что потерять Машу – все равно, что лишиться сердца.
Мальчишки правы: он недостаточно внимания уделяет Маше. Но это не от того, что не любит ее или мало ценит, а именно из-за того, что чувствует ее слишком близкой, и не боится потерять, как не боится потерять себя.
Напрасно. Сегодня он чуть было ее не потерял. Как бы стал Павел Иловенский жить дальше, если бы сегодня на недострое маньяк убил Машу? Во что превратилась бы его жизнь? Она сосредоточилась бы в единственной цели: найти и разорвать на части убийцу. А что потом? Как жить, если у тебя вырвали сердце?
Уже рассвело, когда Маша, наконец, уснула и во сне прижалась к Павлу, уткнувшись носом в его плечо. Он осторожно обнял ее. Маша глубоко вздохнула и улыбнулась.
– Я никому тебя не отдам, – прошептал Иловенский.
– Я убью тебя, – во сне прошептала Рокотова.
Глава 43
Павел, Маша и Ильдар даже не представляли, каким глупым было их решение скрыть вчерашнее происшествие от Тимура.
– Как мама? – первым делом спросил Сергей Нестеров, когда Каримов явился в РОВД.
– Нормально, а что?
– Да ничего. Просто я думал, не каждый день на нее нападают маньяки, и с третьего этажа она не раз в неделю прыгает.
– Маньяки? С третьего этажа?!
– Тим…
– Погодите! Что вчера произошло с моей мамой?
– Ты серьезно не знаешь?
– Я дома не ночевал, – соврал Тимур. Он понял, что ему вчера просто соврали.
– Надо ночевать, – проворчал следователь. – На вот, почитай протокол и ее показания.
Пока Тимур читал, его сердце превратилось в рефрижератор и наморозило внутри огромную глыбу льда. К последним строчкам парня била крупная дрожь, и листы прыгали у него в руках.
– Черт возьми! Опять! Что они нас за детей-то малых держат, в самом деле! Она едва не погибла – и будто так и надо. Мужики-то куда смотрели? Взрослые люди! Я тогда сам…
– Не ори, – спокойно сказал Нестеров. – Думаешь, я затем тебе дал эти бумаги почитать, чтоб ты тут поорал? Скажи лучше: ничего необычного в показаниях матери не заметил?
Тимур сердито схватил со стола протокол допроса, который только что в сердцах отшвырнул, и снова уставился в бумагу. Нестеров ждал.
– Даже не знаю… – протянул парень.
– Это я и сам мог сказать. А по делу?
– Вообще – не нормально. Мама – человек не особенно эмоциональный, но очень наблюдательный. С первым понятно, кто угодно испугался бы до смерти, но совсем не увидеть лица нападавшего она все равно не могла.
– Не увидеть или не запомнить?
– Да вот же она говорит: его лица я не видела. И здесь опять: не видела, солнце мешало. Солнце солнцем, но не могла же она вообще ничего не увидеть.
– Вот и меня это зацепило, – кивнул следователь. – Может, у нее зрение плохое?
– Хорошее. Такое впечатление, что она просто не хотела это лицо видеть. В момент стресса ее сознание вот так среагировало. Может быть?
