– Что с вами? – участливо спросил Савченко.
– Ничего, – прошептала она. – Знаете, я все же пойду. Мне, и в правду, мерещится черт знает что.
Она схватила сумку и поспешно выскочила за дверь. Николай Савченко задумчиво смотрел на закрывшуюся за Рокотовой дверь.
Вскоре Маша успокоилась, ей даже стало стыдно за то, как она вела себя в милиции. Савченко еще подумает, что она ненормальная. А может, так и есть? Он же явно случайно сказал почти такую же фразу, как убийца на крыше, но Маше вдруг показалось, что она снова там, один на один со своей смертью. И изгиб губ точно такой же… Так значит лицо она все-таки видела? Рокотова энергично потрясла головой. Надо непременно выкинуть все эти глупости из головы. Совсем недавно ей казалось, что ничего ужаснее этого нападения с ней произойти не может, но теперь, когда все так случилось с Ильдаром, когда так все закончилось с Павлом… Неужели закончилось? В горле стало горько и холодно, а на душе тоскливо.
Ей нужно было разобраться в себе, подумать, решить, как жить дальше. Но самокопание – вещь непродуктивная, и для того, чтобы принять хоть какое-нибудь толковое решение, в себе самой всегда не хватает информации. Да и себя-то оставалось все меньше: глубоко изнутри Машу жег стыд и грызла совесть. Как справиться со всем этим, какой выход найти, перед кем открыть свою душу, чтобы стыд и совесть угасли и притихли хоть не надолго?
Только один человек мог сейчас понять ее чувства, не осудить и, быть может, даже утешить. Это мама. Но даже она не поправит того, что уже случилось. Потому что случилось это внутри, в душе, в теле, в сознании Маши. Многое бывало за всю ее не такую уж и короткую жизнь, по-разному поступала она в сложные моменты, бывало, что и меняла свои решения и суждения, но только, если понимала, что была не права. И с мужчинами она сходилась и расходилась честно. Если понимала, что не любит, уходила, не всегда объясняла причины, но всегда говорила, что не вернется.
Единственное, на что она никогда не была способна, так это на предательство. Никогда! Это было противно ее натуре. И вдруг она почти одновременно предает сразу троих людей. Того, кого жалела, Митю Гуцуева, ведь она обещала ему найти маму, но, занятая своими проблемами, так ничего и не сделала. Того, кого уважала, Виктора Николаевича Садовского, которому пусть и опрометчиво, но пообещала помощь на выборах, а теперь не могла и не хотела ничего для него делать. Того, кого любила, Павла Иловенского, которому изменила, поддавшись необъяснимому порыву… Почему? Что с нею такое случилось, что надломилось внутри? Кто еще поможет и станет опорой, как не мама?
Алла Ивановна Рокотова встретила дочь радостно, но чуть смущенно. Она боялась, что Маша снова будет укорять ее за решение участвовать в опасных экспериментах. Но через минуту мать поняла: с дочерью случилась какая-то беда, и держится она из последних сил. Им достаточно было посмотреть друг другу в глаза, и слова были уже не нужны. Мать протянула руки, а Маша тут же опустилась на колени у кресла, будто у нее подкосились ноги, прильнула головой к маминой груди и разрыдалась горько и мучительно, как только дети плачут, неся свою боль к самому родному сердцу.
Потом она рассказывала сбивчиво, задыхаясь от слез, путая слова и стыдясь своего поступка, а еще больше того, что решилась говорить о нем.
Мама гладила Машу по голове и, конечно, все понимала и знала, как помочь, вот только примет ли взрослая дочь ее советы, ведь дети хоть и приходят к родителям за помощью, а себя все равно считают умнее.
– Так ты все еще любишь Ильдара? – спросила Алла Ивановна, выслушав все.
– Да с чего ты взяла? – возмутилась Маша.
– Это, знаешь ли, можно предположить, исходя из того, что ты натворила.
– Нет! Я не люблю его. И вообще не понимаю, почему так поступила. Это было затмение, я была не в себе, а он просто воспользовался моей слабостью…
– Не ищи виноватых, Маша. Это был только твой выбор, только твое решение. Но это не значит, что оно было правильным.
– Но что же теперь делать?
– Если для тебя то, что произошло не доказательство любви к Ильдару, то надо с ним просто объясниться.
– Что?! Да я не смогу! Я в глаза-то ему больше посмотреть не смогу никогда, не то что объясняться.
– Да? И как ты собираешься жить дальше, не глядя ему в глаза? Уж поверь, он никуда из твоей жизни не исчезнет. Маша, ты должна дать себе право на ошибку. Исправить ее, конечно, не удастся, но ведь можно простить себя.
– Это подло, – покачала головой дочь.
– Но ты же женщина.
– И что? Женщине позволительна подлость?
– Просто женщине в исключительном случае подлость позволительно назвать слабостью, – улыбнулась Алла Ивановна.
– Ты считаешь, это тот самый исключительный случай?
– А разве нет? У тебя, как ты говоришь, жизнь рушится. Надеюсь, не хватило ума все выложить Павлу?
– Не хватило. Но он и так все знает.
– Откуда?
– Понятия не имею. Наверное, от Ильдара. Когда я приехала, Павел точно знал, где я была.
– Маша, как ты себе представляешь: Каримов занимался с тобой любовью, вас едва не застукала Вера, надеюсь, что все-таки не застукала, и он тут же бросился звонить Павлу и обо всем рассказывать? Если ты так думаешь, то ты знаешь своего бывшего мужа хуже, чем я. Даже если он и сказал, что ты приезжала к нему, то уж точно не вдавался в подробности. Просто поговори с Ильдаром с глазу на глаз и поставь, наконец, точку в вашей любви.
