царство.
Какая-то колдовская лаборатория. Атмосфера затаенная. Все из бронзы, меди или зеркального золота. Кругом дворцовая старина. Никто на мое появление внимания не обратил, только мальчик старше меня в черном фартуке, стоявший лицом к открытому стенному шкафу, на мгновение обернулся и бросил на меня недобрый взгляд.
— Вот это алтарь — святая святых церкви, — объявил мне священник. — Нужно относиться к этому месту со страхом и благоговением.
Меня сразу же охватили страх и благоговение. Если б я раньше знал, что здесь творится! Я думал, что здесь совсем по-другому.
По длинному странно обставленному помещению высотой с трехэтажный дом сновали с книгами священнослужители в поблескивающих длинных одеждах. Откуда-то сверху доносилось быстрое, но жалобное пение женского хора, на трех высоких украшенных парчовыми скатертями постаментах возвышались стеклянные пирамиды с серебряными куполами. За постаментами поблескивали синие лампады, установленные на ветвистых подсвечниках. Мягкое сочетание таинственных жужжаний мерно заполняло и растворялось в необычном пространстве. Пухлый священник натягивал широкий рукав рясы на решетку высокого стоявшего на полу вентилятора, отчего пышные одежды на нем надувались и трепетали, как колпак тряпичного флюгера. Розовое потное лицо батюшки выражало блаженство.
— Что, отец Илия, одухотворяетесь? — спросил его настоятель.
— Одухотворяемся, батюшка, — смиренно кивая, ответил тот.
— Иди-ка вон к Мише, — наклонился ко мне настоятель и указал на парня у стенного шкафа, — он тебе объяснит, что тут да как. — И обратился к священнику: — Пусти-ка, отец Илья, мне тоже уже требуется одухотвориться. Уф, как хорошо! Ну и жара у нас…
Мальчика в фартуке подозвал к себе настоятель, а я подошел к стенному шкафу и заглянул в его нутро. О, это была большая вделанная в стену сказочная шкатулка. Какая-то игрушечная модель ада. Ни один чердачный сундук не сравнится с этим церковным кладезем. Какие сокровища здесь только не таились. По закопченным стенкам метались багровые отблески. На крючках, поблескивая, висели драгоценные, искусно сделанные бронзовые и серебряные кадила, в одном из них, пульсируя, как оголенное сердце, теплился раскаленный светящийся уголь, объятый мраком. Его раздувал небольшой установленный в отдушине вытяжной вентилятор. Он-то и служил вместе с большим вентилятором на полу источником таинственного жужжания. Еще здесь были пачки с различными видами угля, коробки с разноцветным ладаном, множество испачканных в воске и саже приспособлений, похожих на хирургические инструменты. Мало того, под всем этим были еще выдвижные ящики, в которых наверняка скрывалось еще больше различных восхитительных мало известных за церковными стенами сокровищ.
Мальчик в фартуке, заметив мое любопытство, ревниво сдвинул брови и показал мне зажатые у него в руке щипцы.
— Здесь ничего нельзя трогать, — неприветливо сказал он. — Все это священно и требует к себе особенного духовного подхода. Даже эти щипцы священны. Если их вынести из алтаря, то могут произойти египетские беды.
— Какие это? — с ужасом спросил я.
— Самые разные, — ответил начальник шкафа. — В том числе огненные и кровосмесительные катастрофы. Знаешь, из-за чего случилась революция?
— Нет. А из-за чего?
— Из-за того, что Сталин украл в детстве из алтаря свечной огарок. Вот такой, — предъявил он мне маленькую, но до чего же опасную почерневшую свечечку. — Понюхай, чем пахнет?
— Гарью, — ответил я, внимательно прислушиваясь к ароматическим оттенкам, — и медом.
— Вот именно, — шепнул мальчик. — Если будешь вести себя хорошо и меня слушаться, то служба в алтаре будет для тебя медом, а если плохо…
— Чего вы там болтаете! — раздраженно прикрикнул на нас молодой священник, стоявший перед покрытым фиолетовой скатертью столом-монументом. — А ну, разойдитесь в разные стороны.
— Просто отец Александр сказал мне ему втолковать, — обиженно ответил мальчик священнику.
— Втолковал?
— Почти.
— Ну вот и хорошо. А теперь стойте смирно и молитесь, иначе быстро у меня все отсюда повылетаете.
Мальчик еще сильнее насупился, отвернулся в шкаф и начал что-то там шумно ковырять и перекладывать.
Я, наверное, больше часа простоял, крестясь и покачиваясь у стены, и до того задумался, что совсем отвлекся от службы. Я все думал о том, куда теперь угодит моя благоверная тетушка. Вообще она не очень проявляла себя в праведных делах. Прямо скажем, как-то чаще случалось заставать ее за совсем неправедными. Мало того, она еще и соблазняла меня. Да-да, соблазняла. Бывало, выйдет из ванной в одном полотенце вокруг туловища, зыркнет на меня через плечо и убежит на носочках, хихикая. Короче говоря, известно, куда пошла. Сейчас где-нибудь с чертями вместе хохочет над беднягами в котлах. Хотя кто знает, разное случается. Вот взять, например, случай с тем покаявшимся разбойником на кресте, ведь он, наверное, был не лучше нашей Серафимы, а в самый последний момент раскаялся и попал в Царство Небесное. Правда, Сима вслух тогда, кажется, не каялась. Но вы знаете, сколько человек может не дышать под водой? Минут десять или даже больше. Короче, у нее была еще масса времени все переосмыслить. Она, наверное, раз двадцать передумала, прежде чем у нее кислород в мозгах закончился. Так что все это большой-большой вопрос. И можно смело молиться ей. Если у кого-нибудь во время молитвы произойдет какое-нибудь чудо, то ее причислят к лику святых.
— Эй ты, новенький, уснул, что ли! — толкнул меня в плечо высокий незнакомый пономарь. — Не видишь, все идут слушать.
Я вышел за ним в боковые двери иконостаса и затесался в хор. Посередине храма стоял окруженный толпой прихожан священник. Перед ним была подставка для чтения стоя, и он о чем-то медленно и витиевато рассуждал. Потом закончил, сказав «аминь», и трижды пропел вместе с хором короткое песнопение. Свет в храме притушили, священнику подали свечку, и он начал читать житие Марии Египетской.
Суть жития была в том, что когда-то в одном монастыре на берегу реки Иордан жили монахи. И была у них традиция, что каждой зимой перед Новым годом они собирались в бане… Нет! Постойте. Это, кажется, было где-то в другом месте. Там было совсем по-другому. У монахов был обычай на время Великого поста уходить из монастыря в пустыню и там проводить время в одиночестве, питаясь тем, что под руку попадется. И вот был среди них монах Зосима. Старец был очень святой и считал, что никто его уже не может научить быть святей. Но вот как-то раз, когда он пошел странствовать по пустыне на время Великого поста, он забрел очень-очень далеко, туда, куда обычно монахи не забредали, и там, среди песков и жухлых пучков травы, он увидел очень загорелого, почти дикого человека. Личность была исхудалая, голая, вся изжаренная солнцем и на вид очень слабая. Старец Зосима обрадовался неожиданной встрече. Ведь он уже много дней не разговаривал с людьми и стосковался по общению. Поэтому он очень хотел поговорить с отшельником и попросить рассказать ему о себе. Но голый человек, как только увидел его, бросился наутек. Старец побежал за ним и начал кричать ему вслед и просить остановиться, но тот все убегал и убегал. Наконец старик выбился из сил и прекратил погоню. И вдруг он увидел, что странный отшельник тоже остановился и стоит от него вдалеке. Тогда Зосима начал просить его не убегать больше и рассказать о своей судьбе. И тут отшельник говорит буквально следующее: «Увы, святой старец Зосима, я не могу подойти к тебе, так как я женщина, а тебе как монаху нельзя смотреть на голую женщину. Но если ты дашь мне чем прикрыться, я согласна поговорить с тобой». Тогда старец Зосима отколол такую штуку: взял и оторвал нижнюю половину своей рясы, так чтобы только самому не оказаться совсем без прикрытия. Этот кусок он дал женщине, и она сделала из него себе повязку. Только они подошли друг к другу, как начало происходить что-то странное. Она упала к его ногам, и он тоже упал перед ней на колени. Она начала просить его о молитве, и он тоже начал, перебивая, просить ее о молитве. Тут она начала требовать благословения, и старец Зосима начал требовать у нее того же… И так далее, и так далее. Так они и
