основанием Рима, шла наравне с передвижениями ахейцев и дорийцев, создавших в Греции Спартанское государство; в свою очередь Рим и Спарта, несомненно, созданы нордическими племенами.[99]
Начальный римский период и Спарта представляют собой образец героико-священного мира со свойственными ему строгими устоями, любовью к дисциплине, доблестью и самообладанием — миром, от которого мало что сохранилось в позднейший «классический»[100] период, каковой, в свою очередь пытаются представить началом «латинства» и «единства народов латинской цивилизации». Если же мы отнесем понятие «латинский» к корням, то «латинский» тезис окажется перевернутым с ног на голову. Латиняне принадлежали к народам, движимым тем духом, которому ранний римский мир обязан своим величием и особым обликом; свойственные им формы культа, цивилизации и жизни не противоречили, но, напротив, были близки тем лучшим сторонам германского мира, которые проявились позднее при их столкновении с упадочной цивилизацией, которая был уже не столько «латинской», сколько просто «римской» и во многом попавшей под византийское влияние. Позднейшее «латинство», несмотря на чисто поверхностные остатки прежнего величия, вобрало в себя столь разнородные силы, что их мнимое единство могло сохраняться лишь в столь несерьезной области, как «мир литературы и искусства». Исключение составляют католичество и отдельные формы чувствительности, к которым, однако более подходит определение «средиземноморские», нежели «латинские».[101]
Вернемся к этому чуть позднее. Теперь нам хотелось бы подчеркнуть значение, которое может иметь вышеизложенное не с ретроспективно-исторической точки зрения, но с практической и нормативной стороны. Наличие общих черт в раннем укладе римского и спартанского образа жизни не вызывает сомнений, но столь же очевидно их сходство с некоторыми чертами, характерными для германцев, которым, вследствие различных обстоятельств, удалось сохранить их дольше, чем другим народам индоевропейского происхождения. Поэтому здесь нет никакого парадокса: доведись тем, кто сегодня именует себя «италийцами» и кичится своим «латинским» или «средиземноморским» происхождением, встретиться с римлянами героической эпохи, их нетерпимость к последним (к свойственному им стилю жизни, основанному на дисциплине, чести, иерархии, прямоте, ненарочитой доблести) едва ли оказалась меньшей, чем та, которую они проявляют сегодня по отношению к германским и прусским народам (Примечательно, что Л. Олдингтон называл римлян «пруссаками своего времени»).
Поэтому мы считаем, что указанные антигерманские настроения, несомненно, во многом вызваны сомнительными расовыми влияниями; в действительности это пробный камень, подтверждающий, что у многих итальянцев с расой дело обстоит неблагополучно. Именно это заставляет их прибегать к идеям «католического латинства» или «средиземноморского мира», дабы избегнуть возможного разоблачения.
Надо сказать, что указанное поведение нередко соединяется с полемикой, свойственной воинствующему гвельфизму, для которого оказалось удобным отождествить — в антигерманских и ан- тигибеллинских целях — римский мир, латинство и католическую церковь («римское, латинское и католическое составляют неразрывное целое»). Так, некоторые дошли до того, что стали противопоставлять «Храм» «Лесу» — подразумевая под «Храмом» ла-тинско-католической мировоззрение, основанное на принципах авторитета, порядка и трансцендентности, а под «Лесом» — хаотический, «нибелунгский», индивидуалистический германский мир, ставший позднее протестантским. В этом сказывается чистый дилетантизм фанатичных интеллектуалов, знакомых лишь с произведениями Вагнера и парой немецких философов-романтиков, но не знающих — или притворяющихся не знающими — о той врожденной предрасположенности, которая сохранялась у представителей центрально-европейских народов, принадлежавших к различным общественным слоям, вплоть до сравнительно недавнего времени, до наступления последних катастроф. Говоря даже о чисто внешней области, ПАРЕТО справедливо заметил, что в Германии, несмотря на преобладание протестантских земель, чувства порядка, иерархии и дисциплины развиты значительно сильнее, чем в католической Италии, где они почти отсутствуют, а преобладающими являются индивидуализм, беспорядочность, инстинктивность и недисциплинированность.[102]
Таковы истинные корни нетерпимости, питаемой определенным типом итальянцев к германскому элементу. Речь идет не только об образе жизни, но и об этике. Приведем пример. В одной германской саге встречается следующий характерный эпизод: принца, приглашенного ко двору короля Этцеля, предупреждают о том, что его хотят завлечь в ловушку. На это он отвечает: «Я все равно поеду; ведь, если это действительно так, тем хуже для Этцеля». Он имеет в виду, что может потерять жизнь, но Этцель потеряет честь. Согласно же определенному «средиземноморскому» складу ума, большим уважение, напротив, пользуется тот, кто сумеет ловчее обхитрить другого, совершенно не заботясь о потере уважения к самому себе.
Здесь нам вспомнился характерный случай, связанный с одним из главных ревнителей латинско- католического антигерманского мифа, Гвидо МАНАКОРДА, который в одной из речей решил блеснуть остроумием по поводу «мрачного» германского представления о верности. Он вспомнил одну из легенд о Фаусте, согласно которой тот скрепил известный договор словом чести. Некий отшельник предупреждает его, что он может погубить свою душу, и поэтому договор следует расторгнуть. Фауст поначалу соглашается последовать совету, но тут вспоминает о данном слове чести. Тогда он отказывается от задуманного, так как чувствует, что ничего не может сделать. МАНАКОРДА завершил этот рассказ чудовищной шуткой: «Мы, латиняне, нашли бы способ надуть самого дьявола!». Мы в этом ничуть не сомневаемся.
К проблеме этике и стиля вернемся чуть позже. Пока же отметим, что миф итало-германской «Оси» мог обрести особое значение не только с политической, но и с духовно-нравственной точки зрения, став символов взаимного союза двух народов и культур.[103] В частности поэтому идел «Оси» была подвергнута саботажу и объявлена «непопулярной». Контраст между расплывчатым националистическим и лжепатриотическим мифом, отягощенным идеологическими пережитками эпохи Рисорджименто, и стремлением к сильному «римскому» государству также отчасти усилил эту нетерпимость, свойственную даже многим из тогдашних фашистов. Сегодня они могут радоваться: Италия вновь обрела «свободу» и стала самой собой, захудалой страной, славной лишь своими мандолинами, музеями, «Sole mio» и туристической индустрией (не говоря уже о демократическом болоте и марксистской заразе). Италия поистине «освободилась»: освободилась прежде всего от трудной задачи, состоявшей в том, чтобы наконец обрести подобающий облик, соответствующий ее высочайшей традиции — римской, а не «латинской».
При слове «расизм» большинство в лучшем случае вспоминает или антисемитизм, или исследования, связанные с антропологией и биологией. Лишь немногие имеют представление о значении, которое может иметь это учение с практической и воспитательной точек зрения, не говоря уже об области политики. Впрочем, мы остановимся на этой теме лишь вкратце, затронув только моменты, непосредственно касающиеся излагаемых здесь идей.
Прежде всего, следует отметить, что в современном расизме раса рассматривается в более широких рамках, нежели принято в школьных учебниках, где говорится о белой, желтой, черной и прочих расах. Напротив, под расой понимается простейшее и наиболее специализированное единство, откуда следует, что внутри, например, белой расы (здесь мы ограничимся только ею), а, следовательно, и внутри всех белых народов наличествуют и действуют различные расовые элементы. Простейшее расовое единство определяется не только в биологических и антропологических терминах, но также в психологических и духовных понятиях. Каждому из расовых компонентов соответствуют различные склонности, формы восприятия, ценности и представления о жизни.[104]
Сегодня нет ни одного цивилизованного народа или нации, состоящих из чистых особей, принадлежащих к одной расе. Все народы ныне представляют собой более или менее устойчивые расовые смеси. Переход от теоретической к практической области, к «активному расизму», происходит тогда, когда за различными расовыми компонентами данной нации отказываются признавать одинаковую ценность, качество, и, прежде всего, равное право на участие в формировании общего облика нации. В этом случае встает вопрос выбора и отбора, требующий конкретного решения в пользу одного из компонентов и принятия за образец типичных для него ценностей и идеала человека.
Для совокупности германских народов этот выбор склонился в пользу «нордического» элемента, за
