— Не волнуйтесь, уважаемый. Вот пройдете завтра рентген…
— Это же целые сутки, соображаете! Я ведь не мертвый, желудок работает…
— Да, да, разумеется, но что же делать. Ничего не поделаешь. Такой у нас порядок.
— Порядок? Давайте справку, или я ни за что не отвечаю!
Ручьев шагнул к нему, но Илиади проворно спрятался за стол.
— Не могу, уважаемый, надо иметь соответствующие основания. У нас тоже свой порядок.
Ручьев схватил рубашку и пиджак и ринулся к двери.
— У них тоже порядок, они не могут! Никто не может, и везде порядок! У-у! — Он откинул задвижку и выскочил в коридор.
XVI
Посетители с усталой обреченностью ждали возвращения нового директора. Жара еще не спала, и в конторе по-прежнему было душно и тягостно. Федька Черт и Иван Рыжих от скуки ушли в сквер играть в «козла». Вера Куржак ворчливо их порицала:
— Новая мода — «козел». Целыми днями хлещут, доминошные те столы за лето в землю вколачивают.
— Говорят, шестичасовой рабочий день надо, — откликнулась Нина. — Что тогда будут, в чехарду играть?
— Мужики найдут занятие. Мой вон за мясорубками бегает… Господи, сколько же ждать, мочи больше нету!
— А меня ругали, понимаешь. На один день ушел, и, извини-подвинься, зашились, никакого порядку.
Никто не возразил Башмакову, не нашел подходящего слова. Что скажешь, когда все отупели от зряшной суеты и ожидания.
Сеня Хромкин поспешно подогнул вытянутые по полу ноги — в приемную вошли быстрые газетчики Мухин и Комаровский.
— Нам товарища Ручьева, — объявил Комаровский перевязанному Чайкину. — Надо уточнить кое- какие детали. Фельетон, который я…
— Почему «я» — мы! — перебил сердито Мухин. — Фельетон, который мы пишем, требует дополнительных деталей.
— О печати? — спросил Чайкин.
— О печати. Случай исключительный, и надо выявить его природу, корни. Вот у вас, товарищ Башмаков, ничего подобного, кажется, не случалось?
— У меня никогда ничего не случалось, понимаешь. У меня, извини-подвинься, порядок и дисциплина.
— А принцип, руководящий принцип?
— Принцип у него известный, — сказал Чайкин. — «Есть начальство — не думай, подумал — не высказывай, высказал — не записывай, записал — не подписывай, подписал — не заверяй печатью, заверил — не давай ходу, а жди приказа начальства и тогда дуй напролом, ты не отвечаешь!»
— По-моему, это не очень съедобно, — усомнился Комаровский. — Как вы считаете, товарищ Башмаков?
— Съедобно или нет, понимаешь, а печать была целая.
В приемную влетел радостный Куржак:
— Баржа села на мель, мы подъедем на моторке и возьмем. Сеня, ты ждешь? Очень хорошо! Ручьев тоже, у себя?
— Еще не приходил, — сказала Вера. — Брось ты свои мясорубки, Андрюшка, все равно не успеешь.
— Успею. Она села крепко, сама не сойдет.
Шкипер, видно, хотел план перевыполнить, нагрузил, как взаймы, и сел…
Из коридора в сопровождении Ивана Рыжих и Федьки Черта появился наконец-то Ручьев — рубашка расстегнута, пиджак везется безвольно опущенной рукой по полу. Разбитый, в тупом отчаянии, он сел у стола Дуси на подставленный Чертом стул и попросил закурить. Иван Рыжих достал папиросу, прикурил от зажигалки, сунул ему в губы. Ручьев торопливо затянулся, шумно выдохнул синюю душную струю.
— Все, товарищи, конец…
Газетчики рванулись к нему с приготовленными блокнотами:
— Пожалуйста, поподробней. Башмаков протянул акт:
— Подпиши, понимаешь. Печки на комбинате мы опечатали.
— Оно, может, и не ко времени мое недовольство, — сказал Чернов, вставая, — но больше ждать мне не с руки: машина хоть и крытая, а все не холодильник, портится мясо.
— Семеныч, мы успеем, стоит баржа! Ты дай бумагу, и успеем. А ты, Сеня, жди. Как привезу, сразу монтировать начнем.
— Минуточку, товарищи, минуточку! — вскочила Серебрянская, пряча книжку в сумочку. — Я первой была, к тому же я женщина…
Тут притащилась плачущая Антиповна, увидела Ручьева и заторопилась к нему:
— Сыночек, милый, что же это делается, а? Выбирали мы тебя, руки подымали, хлопали… Заступись, Христа ради… Михеича мово, роднова… не дышит совсем…
Вера с Ниной дружно кинулись к ней с сочувствием:
— Михеича? Такого золотого человека?…
Газетчикам понадобилось уточнение:
— Кто? За что? При каких обстоятельствах?
— Душа в душу жили, — причитала Антиповна перед глухим ко всему Ручьевым, — любили друг дружку, уважали…
Чайкин, пользуясь тем, что Антиповна отвлекла внимание собравшихся на себя, поспешил вызволить Ручьева:
— Разойдитесь, разойдитесь, обложили, как хищного зверя! Дайте вздохнуть человеку.
— Семеныч, как же с мясорубками?
Чайкин решительно отстранил и Куржака.
— Постой, Андрюшка, не до тебя. — И потряс за плечи Ручьева: — Да очнись же на минутку, Толя, не идиот же ты! Давай посмотрим еще раз хорошенько. — Он взял у него мятый пиджак, бросил на пол и, став на колени, начал разглаживать, прощупывать каждую складку.
В приемную, шумно дыша, вплыла, как нагруженная баржа, Смолькова и плюхнулась на стул у двери, сразу отыскав взглядом Ручьева.
— Ну теперь-то ты от меня не спрячешься!
Деловито, уверенной, важной походкой вошел Рогов-Запыряев, за ним банковские служащие с перевязанными головами и милиционер внесли сторожевую машину.
— Вот ты где, голубчик! — торжествовал изобретатель, чуть не споткнувшись о Сеню. — Значит, машину создавать вместе, а отвечать за нее я один?
Сеня поднялся с пола, отряхнул штаны.
— За что отвечать? — удивился он. — За машинные действия непредвиденности? Или за плохую эксплуатацию действия? Но машину создавал в единоличном одиночестве я, эксплуатацию ее против людей проводили вы.
— Вот он, гужеед, убивец народа! — завопила Антиповна, увидев Рогова-Запыряева. — Он мово старика под машину подвел, один он! Толя, заступник наш, выручай, в больницу повезли мово Михеича…
Рогов-Запыряев дал ей мужественный отпор:
— Я не могу принять вину на себя, гражданка. Меры предосторожности и техника безопасности были
