молодой Ручьев не знает такой малости, как название своего комбината? А по виду трезвый, только замученный и глаза горят, как у тронутого разумом.
— Новое название велели придумать, — разъяснил Ручьев, видя недоумение священника. — Сам начальник управления приказал. Лично.
Отец Василий склонил седую косматую голову, стал думать. Если лично начальник, надо думать.
— Скорее, батюшка, тороплюсь.
Отец Василий покивал, поднял на него умные глаза:
— Хорошо название «Слава богу!», но вам, неверующим, думаю, не подойдет. Можно — «Сытная пища», но это хуже, это — мирское.
— Плохо, — махнул рукой Ручьев и, хромая, побежал дальше.
— «Румяные щеки»! — крикнул поп вдогонку.
Ручьев не оглянулся.
В райкоме его встретили с веселой сердечностью. Как раз начался перерыв, все члены бюро и приглашенные курили в коридоре, и появление Ручьева сразу было замечено.
— Привет и горячие поздравления, коллега! — Громадный Мытарин сгреб его за плечи, ^ потряс и подтолкнул к Заботкину.
Этот сразу захлопотал о своем:
— Ну как с деньгами? Выдали получку, нет?… Что же ты, разбойник, делаешь? Мы же план по выручке завалим!
Но Заботкина ловко оттер редактор Колокольцев:
— Был у моих ребят? Материал в завтрашний номер им вот так надо. Интервью хотели дать, а по Башмакову — фельетон. Утром они бегали к тебе, да что-то неудачно. Ты почему не стал с ними разговаривать, загордился?…
Межов заметил, что новоиспеченный директор не в себе, взял его под руку, повел в кабинет Балагурова, участливо спрашивая:
— Что стряслось, Толя? На тебе лица нет, хромаешь, перевязанный… И на бюро опоздал.
— Да печать все, замучился…
— Печать? Какая печать, местная?
— Да вы же дергали меня весь день, закрутили совсем, курил много…
— Я вас не дергал, товарищ Ручьев, я требовал соблюдения санитарных правил на комбинате. А вот вы, молодой человек, заставили меня дважды заходить к вам, и оба раза без толку. У меня даже акт до сих пор вами не подписан.
— Подпишу. Дадите справку, и сразу подпишу.
Вошла белым привидением сестра:
— Его карточки нет, я принесла бланки.
— Заполняйте.
Сестра села сбоку стола, взяла ручку:
— Ручьев Анатолий Семенович, так?
— Да вы что в самом деле!
— Разденьтесь до пояса, — приказал Илиади.
— Зачем? Мне же только справку. Я нечаянно съел печать, и нужна справка о том, что съел.
Сестра и врач вопросительно посмотрели друг на друга, потом на Ручьева, потом опять друг на друга.
— Снимите рубашку, — повелел Илиади.
— Черт знает что! — Ручьев стал раздеваться.
— Возраст? — спросила сестра, продолжая писать.
— Двадцать шесть. Не судим. За границей не был, и родственников там нет.
Илиади вышел из-за стола, ласково положил руку на голое плечо Ручьева:
— Очень кстати, о родственниках. Скажите, у вас в роду никто не страдал нервными заболеваниями? Душевнобольных не было?
— Вы что же, подозреваете, что я сумасшедший?
— Это для истории болезни, — успокоил Илиади.
— Да не болен я, сколько говорить!
— Возможно. Однако выяснить мы обязаны. Случай, видите ли, несколько необычный, редкий. Вы согласны, Зина?
— Согласна. — Сестра посмотрела на замученного Ручьева и пожалела его: — В третьем годе одна молдавская колхозница вилку столовую случайно проглотила, об этом в «Огоньке» писали, портрет ее поместили.
— Да, да, я читал, голубушка.
— Она здоровая была, нормальная.
— Помню. — Илиади озаботился. — Как же это с вами случилось, уважаемый, расскажите.
Полуголый Ручьев вздохнул:
— Только и делаю, что рассказываю. Все учреждения обежал, везде слушают и посылают дальше. Вы мне дайте бумажку, и я уйду. Объявление в газету надо, срочно!
— Вот осмотрим, установим…
В коридоре послышался шум, затем стук в дверь, и в кабинет ввалилась Смолькова.
— Во-от он где!.. Товарищ Ручьев, сколько же мне за вами бегать?! Уф-ф, господи…
Сестра выскочила из-за стола и кинулась выпроваживать непрошеную посетительницу.
— Вы не имеете права, — упиралась та. — Он бегает от меня… Ох!.. Мне бумажка нужна, он устно разрешил.
Сестра все-таки выжала ее за дверь, закрыла задвижку и вернулась к столу.
Илиади приложил к потной спине Ручьева старинную трубочку деревянного фонендоскопа:
— Дышите глубже.
Ручьев вздохнул:
— Господи, и за каким чертом я…
— Не разговаривать. Задержите дыхание. Так. Повернитесь.
Он долго слушал Ручьева, простукивал грудную клетку пальцами, заставлял сжимать и разжимать руки, раскрывать рот и показывать язык, оттягивал щеки, заворачивал веки покрасневших глаз, потом положил на кушетку и прощупал желудок, помял весь живот…
— Как же вы ее съели, уважаемый?
— С колбасой, тысячу раз говорил!
— У них колбаса такая. — Опять заслонила его сестра.
— Да, да. Мы столько актов на них составили, столько штрафовали… Поднимитесь…
— Это Башмаков довел… Что ему штраф, не из своего же кармана. Он эти штрафы даже планировал.
Ручьев благодарно посмотрел на свою заступницу и встал.
— Значит, напишете, доктор?
— Да, да. Если установим. Пожалуй, надо направить на рентген.
— Сегодня уже поздно, завтра, — сказала сестра.
— Завтра?! — взвился опять Ручьев. — У нас же все встало!
— Ну и что? — Илиади был невозмутим. — Это же не вилка, уважаемый, не какой-то посторонний предмет, это печать предприятия, молодой человек, печа-ать! А вдруг вы ее не съели, а потеряли и кто-то ею воспользовался? В своих корыстных целях…
— Но вы же видели язык, доктор!
— Видел. Но это еще не доказательство. Человек — сложное существо, и только в самом общем виде его можно представить состоящим из трех частей…
Ручьев взорвался:
— Вы что, смеетесь, черт побери! Дадите справку или нет?
Илиади опасливо отступил к столу.
