с Ладой, — она кивает на стоящую поодаль миловидную женщину, — за день так устаем от посетителей, что от посетителей, что готовы уединиться хоть в туалете, чтобы от них отдохнуть!
Евгения ещё не привыкла сидеть одна. Много лет люди вокруг нее, шелест бумаг, телефонные звонки знаменовали собою привычную деловую обстановку, а здесь… Трудно привыкается — быть одной. Даже просматривая папки с чертежами и фотографиями, она нет-нет, да и прослушивается: не идет ли кто-нибудь по коридору к её кабинету?
Но Ирина все равно появляется неожиданно.
— Здравствуйте, в вашей хате! — шутит она, открывая дверь. — Как вам понравился интерьер?
— Выполнен с большим вкусом.
— Спасибо, — довольно говорит она, опускаясь в кресло, — я, знаете ли, когда в университет поступала, до последнего раздумывала, куда мне идти: в экономисты или в дизайнеры? Эти акварели я на нашем Арбате выбирала. Эти акварели я на нашем Арбате выбирала. Согласитесь, написано ребятками небесталанными. В принципе, и фирме они обошлись недорого, и помогли талантливой молодежи дожить до стипендии или до родительской зарплаты… А как вам бар?
— Вы имеете в виду тот, что в кафе? — спрашивает Евгения, подбирая слова. — Но же в него не заходили.
— Я имею в виду ваш бар. Тот, что куплен на, так сказать, представительские деньги.
Евгения уже откровенно ничего не понимает.
— Мой бар? Представительские?
— Ладно, не буду вас больше мучить! — Она отодвигает в сторону с обычной полки вазу с шефскими гвоздиками, пустую хрустальную пепельницу и открывает незаметную за ними дверцу.
— Вот это да! — ахает Евгения — А как же ваш сухой закон?
— Так я же говорю вам, представительские! То есть, на случай, если к хозяину кабинета придет важный гость. Разве главный бухгалтер — не важный?
— Важный. А там и рюмки есть? — Евгения пытается заглянуть в шкаф поверх её плеча.
— И рюмки. И посуда. — Ирина открывает другую дверцу — этакий мини-сервант. — Есть и где эту посуду помыть.
— Я видела. А спальни здесь нет?
— Спальни нет. Есть комната отдыха, но в кабинете у шефа. Хватит словес! — решительно говорит она. — Пора знакомиться!
Вынимает из кармана юбки апельсин и большую шоколадку.
— Пожалуй, коньяк — это круто. А вот 'Мадеру' можно попробовать.
— Сюда никто не зайдет?
— Валентин Дмитриевич такой привычки не имеет. Он предварительно звонит… Я у вас первый гость или к вам уже кто-то заходил?
В её голосе звучит плохо скрываемый интерес.
— Были. Начальник охраны пытался преподать правила дурных манер.
— Он вам понравился?
— Как может понравиться такой хам?!
У Евгении мелькает мысль, не слишком ли она откровенничает с незнакомым человеком, но её возмущение манерами Эдуарда Тихоновича так велико, что она не хочет отказать себе в удовольствии высказаться по этому поводу. В конце концов та, кто увлекается подобным мужчиной, должна быть готова к тому, что не совсем другим женщинам он может понравиться!
— Кому поп, кому попадья… — неопределенно говорит Ирина и вдруг, будто открывается клапан котла, и горячий пар со свистом вырывается наружу — так начинают клокотать в ней эмоции. — Я — идиотка! Круглая дура. Знаю ведь, что он за человек, но с каждой, вновь появляющейся женщиной я стараюсь сойтись накоротке, чтобы хоть как-то контролировать ситуацию и выведать, не положила ли она глаз на дорогого сердцу Эдика?! Это как болезнь, от которой нет лекарства: хочешь — горькую пей!
По щеке её скатывается слеза.
— Я же видела, как он на вас смотрел! И подумала: ещё одна!.. Вы его выгнали?
— Я вежливо попросила его покинуть кабинет.
— Теперь он станет вас преследовать, пока не добьется своего… Так было и со мной.
Она задумывается. Какая-то мысль её тревожит, но она пока её не высказывает.
— Не замужем?
— Разведена. — Евгения намеренно не уточняет, что тому событию меньше месяца.
— Значит, препятствий нет, — бормочет Ирина, будто в забытьи.
Евгении становится жалко её.
— Если вы обо мне, то ошибаетесь, у меня есть жених. Он не посмотрит, что ваш главный охранник — такой шкаф, наподдаст, мало не будет! — совсем по-детски хвастается она.
И удивляется, как на глазах оживает от такого пустячного заверения убитая горем женщина.
Вот тебе и Ларошфуко! Выходит, не про русских он сказал, будто умный не может быть влюблен как дурак. Это француз не может, а русский не только может, но ещё и других успокаивает: любовь зла — полюбишь и козла! Так-то!
— Ты меня презираешь? — безо всякого перехода обращаясь на 'ты', спрашивает у неё Ирина.
— Жалею, — честно отвечает Евгения.
Главный бухгалтер открывает штопором бутылку и разливает понемногу в бокалы.
— Приспичило шефу референта завести, — грустно говорит она. — Неужели на эту должность мужика не нашлось!
— Что ты себя обманываешь?! — Возмущается Евгения, тоже отбросив 'выканье'. — Разве дело во мне?
— Я знаю, в нем!
— Ничего ты не знаешь! Все дело — в тебе! Ты по своей сути рабыня, и если не сможешь себя пересилить, у тебя всегда будет хозяин, ты всегда будешь пребывать в аду ревности и скрипеть зубами от бессилия.
— Откуда ты это знаешь? — удивляется Ирина её неожиданному мудрствованию.
— Мне объяснил один умный человек. Форма рабства ведь разные бывают. Такая, как у тебя — самая мучительная. Та, что была у меня, самая разрушительная.
— И ты вылечилась? — с надеждой спрашивает её нежданная наперсница.
— А как ты думаешь? — спросила она.
Глава десятая
Это поет Виталий. На что там он намекает?
— Ты уже была на море?
— Увы, — вздыхает Евгения, — да и от самого лета осталась не пара недель, а всего четыре дня. И ничего не светит!
— Как сказать. Я вон тоже не был на море, а надежды не теряю.
— Тебе легче. Ты сам — себе хозяин, а я?
— Представь себе, — он обнимает её за плечи и подводит к окну, будто и вправду хочет показать среди толпящихся друг за другом многоэтажек и искрящееся синее чудо. — 'Ты проснешься на рассвете, мы с тобой вместе встретим день рождения зари…'
