неё для этого были основания, а сейчас… Она просто не дала себе труда заметить, как ты изменилась!'
— Ну, хватит экскурсов в рыцарское прошлое, — холодно прерывает она Надю. — Считай, что я тебе ничего не говорила. Сама разберусь, с кем мне воевать, а кого остерегаться!
Она выходит, не без удовольствия отметив смятение на лице Нади.
'Лопухина разбушевалась! — пеняет она себе и, усаживаясь за рабочий стол, опять вспоминает: — Маша умерла!'
По-прежнему в это не верится, но и заниматься работой не удаётся. В ушах всё время звучит голос Лены: 'Сергей просил тебя не приходить!'
Почему она согласилась выполнить его поручение? Несмотря на то, что они много лет встречали праздники в одной компании, Евгения не замечала у Лены особой приязни к Сергею. Лена не понимала, что делает? Считала это мелочью? Как хрупка, оказывается, граница между желанием помочь и обычной подлостью, когда человек готов, несмотря ни на что… Один неверный шаг, и милые, чуткие ребята превращаются в бездушных роботов. Пусть и ненадолго.
Интересно, что скажет Лена, когда всплывёт на поверхность правда о Машиной смерти, лежащая сейчас на дне с камнем на шее? Скажет — я не знала?
А Евгению, похоже, один за другим покидают друзья. Не может же быть, что вся рота шагает не в ногу, один поручик шагает в ногу. Зло не в ней ли самой? А может, она в своём новом амплуа друзьям не интересна?
Вдруг Евгению будто током ударяет: она не только сама изменилась, она приняла участие в перерождении Маши. А попросту говоря, этим её и сгубила. Не пробудись та от спячки, до сих пор жила бы… Вроде, и ничего конкретного не делала, но потворствовала. Советовала. И Маша советам вняла. То, прежнее состояние было для Маши привычным. Она пребывала в нём с детства, знала его в совершенстве, а что получила взамен? Пьянящий воздух свободы?
Не так ли пьянели от неё рабы Древнего Рима, забыв об осторожности? Им казалось, что клетку достаточно лишь открыть, как рабовладельцы тут же признают своё поражение.
Маша тоже хохотала над Сергеем. Считала, что оборвав собственную цепь, одержала полную победу и над ним. Увы, это оказалось иллюзией. Её в клетку и вернули, пусть даже и безжизненную…
Со дна старенького чемодана Евгения достаёт чёрное платье. Сколько лет ему? Да уж никак не меньше десяти. Раньше она охотно носила чёрное, а вот сейчас ничего такого не покупает. Платье оказывается неожиданно велико. Как же раздобрела тогда Евгения, эдакая солидная мать семейства! Даже упивалась своей солидностью в двадцать шесть лет…
Соседка Кристина ссужает её чёрной косынкой. У Кристины есть всё, для любых церемоний. У её мужа столько родственников, что на каждый месяц приходится какое-нибудь важное событие: то похороны, то свадьба.
Машу она немного знает и всё ахает:
— Такая молодая, весёлая женщина — умерла?
— Её убили! — говорит Евгения; к счастью, Кристина никаких подробностей не знает, потому и не будет эту правду опровергать.
— Подожди минутку! — просит Кристина и убегает в свою квартиру. Возвращается она с подносиком, на котором стоит хрустальный графин с какой-то рубиновой жидкостью и две рюмки. — Давай выпьем за помин её души. Царство небесное твоей подруге! Пей, пей до дна, ты сама бледная, ещё в обморок упадёшь!
Людей на похоронах Маши много. Оживлённое в последнее её лицо, опять приобрело привычную унылую желтизну. Дело даже не в том, что смерть никого не красит, думает Евгения, а в том, что Маша вернулась к тому, от чего уходила. Обессилевший от горя отец вцепился в края её гроба и не сводит глаз с умершей дочери. Разве мог думать он, старый и больной человек, что переживёт свою цветущую дочь?!
В автобус-катафалк с гробом Евгения не садится. Потому, что не в силах видеть выставленное напоказ горе Сергея, за которым ей одной видится удовлетворение.
В какой-то момент у неё мелькает мысль, что она ошибается. Не может же хорошо знакомый человек быть таким монстром!? Но она упрямо сжимает зубы, не давая себе труда расслабиться. Маша должна быть отомщена. Как, она пока и сама не знает, но чего в ней точно нет, так это страха перед Сергеем. А ведь если он такой, каким она себе его представляет, вряд ли оставит Евгению в покое. Пусть, как считает Надя, ничего нельзя доказать, но он все время будет помнить о том, что один человек на свете правду ЗНАЕТ!
На кладбище она выходит из автобуса и бредет вместе со всеми к вырытой могиле, возле которой на предусмотрительно захваченных из дому табуретках располагают гроб. Для тех, кто захочет с Машей проститься.
Отца умершей с трудом уводят, и он со стороны невидящим взглядом тоскливо смотрит на могилу. Сергей что-то командует могильщикам. Сейчас они закроют крышку, и Евгения никогда больше не увидит Машу. Она бросается вперед, к гробу и кричит:
— Ма-ша!
Но тут ноги её подгибаются и она падает на колени, почти воя жутким нутряным голосом:
— Прости, Маша, прости!!!
Кто-то хватает её, поднимает с колен, но ноги её не держат, так что в конце концов Евгению несут на руках.
Это Толян.
— Успокойся, родная, пожалуйста, успокойся! — шепчет он ласково.
— Толя, нашатырь дай! — как сквозь вату говорит кто-то, кажется Лена, но Аристов только отмахивается.
Придерживая Евгению одной рукой, он открывает машину и усаживает её на переднее сиденье, щелкая привязными ремнями. Потом рывком трогается с места.
Последняя её мысль: 'А как же Нина?'
И Евгения теряет сознание.
Приходит она в себя от того, что Аристов, разжимая ей зубы, вливает ей в рот какую-то жидкость из плоской фляжки.
Горло обжигает крепкий напиток, Евгения кашляет, но почти тут же чувствует, как кровь приливает к голове, будто стиснутой мощными тисками. Тиски разжимаются, отпуская её, и вздох облегчения рвется из груди.
— Ну, вот! — удовлетворенно хмыкает Толян, завинчивая крышку. — А то выдумали — нашатырь! Зачем нам эта химия? Что может быть лучше чистой хлебной водки?
Она расслабленно откидывается на сиденье, и Аристов опять застегивает на ней привязной ремень.
— Не для тебя, Жека, такие мероприятия, — говорит он, выруливая с обочины на трассу. — Чересчур ты эмоциональная!
— А как же Нина? — все-таки спрашивает она.
— Ткаченки её домой завезут. Они же ещё на поминки останутся. Сергей просил.
— Он и меня просил… — разлепляет сухие губы Евгения, — не приходить на похороны.
— Надо же! — Аристов с удивлением косится на нее. — Чего вдруг?
— Я — единственная, кто знает, что он убил Машу.
Толян от неожиданности вздрагивает, и машина резко виляет в сторону.
— Что за странная шутка?
— Разве такими вещами шутят?
— Помолчи, — просит Аристов. — Вон, опять побледнела. Не могу же я все время давать тебе виски. Во-первых, это очень дорогой напиток, во-вторых, у тебя появится привыкание к алкоголю, а ты знаешь, что женский алкоголизм неизлечим.
У дома он, бережно поддерживая под руку, высаживает Евгению из машины и на лифте поднимается с ней в её квартиру.
— Пойдем, умоемся холодной водой, снимем эти черные тряпки — они только усугубляют стресс.
