Зачем отказалась от помощи соседа? Решила без посторонней помощи обойтись! В чужих-то руках все легче…
— Бог в помощь! — говорит прямо над ухом знакомый голос.
Евгения от неожиданности подпрыгивает, едва не воткнув сверло в палец. Оказывается, не такая уж она бесстрашная, какой хотела выглядеть перед Зубенко!
— Аристов! Опять ты подкрался!
— Я и не думал красться. Приехал на лифте, как и все. Это ты так увлеклась работой, что ничего не слышала. От Зубенко закрываешься?
Она обалдело смотрит на Толяна.
— А ты откуда знаешь? Шпионишь?
— Какое у тебя извращенное представление насчет обычного прохождения информации… Отойди- ка!
Он отстраняет её и сам берется за замок. И минуты не проходит, как он снимает его.
— Что ты собираешься ставить на его место? Покажи.
Толян бросает беглый взгляд на замок и хмыкает:
— Чем он тебя привлек: размерами или блеском?
В его голосе слышится обидный подтекст.
— Между прочим, я тебя не звала!
— Как же ты собиралась его ставить?
— Так, — пожимает она плечами, — стамеской бы отверстие расковыряла и как-нибудь впихнула…
— Ох, беда с вами, Лопухина! Надо же было вначале его разобрать, вынуть сердцевину. Остальная часть накладывается поверх и прикручивается.
Руки его, не переставая двигаться, разбирают замок, устанавливают. Он лишь немного поработал стамеской, никак не используя электродрель.
— Кесарю кесарево, а слесарю — слесарево, — говорит он, заканчивая работу и стоит в коридоре, пока Евгения сметает в совок стружки.
Но как только они закрывают дверь, как Аристов хватает её за руку и рывком подтаскивает к себе.
— Быстро, глядя мне в глаза, отвечай: чем ты так разозлила Сергея, что он хрипит от ярости?
— Ничем особенным, — пожимает плечами Евгения. — Просто один мой знакомый отобрал у него пистолет.
— Табельное оружие.
— Ну, и со своим знакомым попинал его маленько.
— Господи, и ты ему об этом сказала?
— Конечно. Пусть не думает, что за Машу некому отомстить.
— Так, а пистолет где?
— У меня, — с заминкой произносит она. — В стенке, среди книг.
— Неси сюда!
— Толя…
— Я сказал, неси!
Он забирает у неё из рук пистолет и прячет его во внутренний карман куртки.
— Аристов, — Евгения приваливается к стене и закрывает глаза, — я забыла поблагодарить тебя за то, что ты поставил замок.
Они сидят на кухне по обе стороны от стола. Агрессивность Толяна сошла на 'нет', и он грустно посматривает на неё.
— А я-то думал, — вздыхает он, — как тебе удалось так быстро измениться? Раз, и другой человек. Впечатление оказалось обманчивым: ты так же наивна, как и была. Только шуметь стала больше. И торопиться.
— Я так долго спала, что теперь поневоле приходится торопиться.
— Но в этой спешке ты, согласись, кое-что упускаешь, делаешь поспешные выводы. Помнишь, твой тезис: Сергей Зубенко убил свою жену. Ошибочка вышла!
— Кто это тебе сказал?
— Имею информацию. После твоего категорического утверждения я, как говорится, держал руку на пульсе. Вывод следствия однозначен: жена Зубенко покончила жизнь самоубийством! Версия убийства не подтвердилась.
— Я бы и сама так подумала, если бы не далее, как сегодня Зубенко потешался надо мной, что никто ничего не докажет!
— Что ты сказала?
— То, что слышал!
— Он с тобой сегодня говорил о таких вещах?
— Считал меня этакой безобидной овечкой.
— Лопухина, уж не вздумала ли ты ему угрожать?
— А ты хотел, чтобы я сидела в загоне и блеяла?
Аристов вскакивает с табуретки и начинает, насколько позволяют несчастные девять метров метаться по её кухне.
— Пойми, Зубенко опасен! Он может долго выжидать, и ударить, когда ты не ждёшь!
— А чего ты разволновался? Если я всё придумала, какая это для меня опасность? Ты же не поверил!
— Слишком дико твоё обвинение прозвучало! В газете и вправду о таком пишут, но всегда кажется, что тебя-то уж оно никогда не коснётся… Боюсь, что он потому и позвонил, что не знал: помнишь ли ты его прежние откровения? А раз не стал отрицать, значит, он тебя уже приговорил!
— Руки коротки! А вообще-то не он мне звонил, я ему звонила!
Аристов непритворно стонет.
— Женька! Кому ты объявила войну? У него в корешах половина ментов города!
— И что мне теперь делать? Попросить у него прощения? Мол, извини, что плохо о тебе подумала?
— Женя! Не строй из себя Рэмбо. Поверь, я знаю жизнь немного лучше и мне виднее. Погоди. Поживи пока у мамы, я что-нибудь придумаю.
— Аристов, не вмешивайся! И не надо ничего придумывать. Если, не дай Бог, с тобой что-нибудь случится, я себе этого вовек не прощу!
— Спасибо за заботу. Ты, стало быть, сильнее меня, не боишься сразиться с самим Зубенко. А я, пока суд да дело, отсижусь за твоей спиной?
— А почему ты должен ради меня собой рисковать? Я тебе — никто!
Толян идёт к выходу и лишь у самой двери спрашивает, не оборачиваясь:
— А я тебе — кто?!
Глава двадцать четвертая
— Что, доченька, трудно тебе? — мать присаживается рядом и обнимает Евгению.
Ей непривычна ласка Веры Александровны. Раньше она не баловала дочь нежностью. С годами мать стала сентиментальной — теперь всё чаще звучат в голосе бывшего 'железного завуча' нотки нежности. Хорошо, бабушка внучку без оглядки голубила.
— Имеешь в виду Никиту? — на всякий случай уточняет Евгения; что поделаешь, и к материнской ласке можно привыкать в тридцать шесть лет.
— Имею в виду тебя. Грустная ходишь, вздыхаешь. Кураж потеряла. Безответная любовь? Кто же он, этот негодник? Случайно, я его не знаю?
