— Толика Аристова помнишь?
— Ещё бы! Крепыш с коротким ёжиком волос и пронзительными серыми глазами?
— Ты правильно сказала, глаза у него пронзительные. Так и пронзают! Вот и я не успела увернуться.
— Основательный мужичок. По крайней мере, на меня он произвёл именно такое впечатление. Помнится, он был женат.
— Он и сейчас женат… Хочешь дать мне какой-нибудь совет?
— Дам. Не слушай ничьих советов, — Вера Александровна усмехается. — В наше время было однозначно: женатых любить нельзя. У вас сейчас всё проще.
— Значит, в ваше время в женатых не влюблялись?
— Ещё как влюблялись. И в женатых, и в замужних. Сердцу не прикажешь. Похоже, и у прадедов наших такое случалось. Вряд ли Лесков 'Леди Макбет Мценского уезда' от начала до конца выдумал.
— То Лесков, а то я — простая смертная. Хорошо вам с папой. Всю жизнь любили друг друга и таких проблем не знали!
— Вон ты как о нас думаешь! — Вера Александровна вздыхает и покачивает головой. — Впрочем, ты давно уже выросла, и пора пришла свергать авторитеты…
— Неужели и у вас с папой не обошлось без проблем? — изумляется Евгения. — А мне казалось…
— А детям о таком вовсе необязательно было знать! — её мать поднимает глаза кверху. — Прости меня, Андрюша, что помяну тебя перед дочерью не в лучшем виде, а только пусть знает, что и мы не жили святыми… У меня не было любви к женатому, а вот у твоего папы любовь к незамужней была. Может, и не любовь, так, увлечение, но гром грянул! Пришёл как-то домой твой отец и говорит: 'Прости меня, Вера, если сможешь, но я тебе изменил!' И не разверзлась земля, и молния не испепелила неверного! Лишь у меня руки-ноги налились свинцом, не смогла я ни двинуться, ни подняться, и язык мой онемел…
Евгения недоуменно вслушивается в голос матери: где её обычные спокойствие и благоразумие? Даже привычная речь изменилась: будто не о своей жизни рассказывает, а какую-то книгу читает.
— Мам! — осторожно окликает она.
— Сколько лет прошло, а всё забыть не могу! В ту ночь мы впервые спали врозь: отец ушёл в нашу спальню, а я осталась в гостиной, на диване… Подруги часто рассказывали мне об изменах мужей, но их рассказы я не принимала близко к сердцу. Вернее, не примеряла их на себя. Мне казалось, я бы в таких ситуациях не стала церемониться: вот Бог, а вот порог! И вычеркнула из сердца! Даже втихомолку презирала женщин, которые так поступали. Ведь они прощали предательство!.. Тяжело далась мне эта ночь на жёстком диване! Наутро я вошла в спальню. Андрей — твой отец — тоже не спал: лицо у него было измученное, глаза запали. Я спросила: 'Ты хочешь уйти к ней?' А он прямо закричал: 'Нет! Не хочу!' И я сказала: 'Тогда оставайся. Я попробую тебя простить. Только, наверное, не сразу получится!' А он: 'Я буду ждать и надеяться'.
— Странно, — задумывается Евгения, — а мы с Юркой ничего такого не чувствовали. Думали, в вашей жизни только тишь да гладь!
— Но я свою историю не окончила, — продолжает Вера Александровна. Спустя месяц после объяснения мы с отцом оказались на вечеринке у его сестры — она в шестой раз выходила замуж. И стала новобрачная меня уму-разуму учить. Видишь ли, братишка и перед нею повинился! Мол, она бы такого не потерпела, гнать его надо поганой метлой… Слушала я, слушала, да и говорю: 'Ты, Соня, шестой раз замуж выходишь. Надо думать, каждый последующий брак у тебя лучше прежнего?' Она молчит. Да и что скажешь, если не только не лучше, а один другого хуже! Легко разрушать! А ты попробуй сохранить то, что имеешь…
— И для чего ты мне это рассказала? — интересуется Евгения. — Чтобы я на Аристова губу не раскатывала? 'Парней так много холостых'? Думаешь, у них с Ниной ещё всё наладится?.. не переживай, я ему говорю то же самое: надо ли ради сиюминутного увлечения разрушать хорошую, крепкую семью?! А он, дурак, слушать не хочет!
Мать смущается: действительно, нашла аналогию! Наверное, она думает: 'Хотела, как лучше…' Увы, её подходы к собственной дочери так и остались на внешнем уровне. Мать с дочерью не привыкли говорить по душам, потому так трудно находить общий язык теперь, когда потеряно столько лет!.. А Евгении, похоже, лучше и вправду никого не слушать!
Несколько ночей она ночевала у матери и вдруг поймала себя на желании оказаться дома. Зайти к себе в квартиру… Что же получается, родительский дом — для неё уже не дом? А дом — квартира, где она прожили… тринадцать лет?
Аристов сказал: поживи пока у матери! Но насколько растянется это 'пока'? И почему она должна кого-то там остерегаться, точно подпольщица или бандит со стенда 'Из разыскивает милиция'? Почему они с Толяном решили, что Сергей именно сейчас начнет за нею охотиться?
С другой стороны — зачем ему откладывать и сидеть на мине, которая неизвестно когда может взорваться?
Дом матери тоже не цитадель. Но некоторое удобство от её проживания здесь все-таки есть. Теперь её с работы подвозят Лада с мужем. Они живут неподалеку. Ездит с ними и Ирина, что потихоньку сдружает женскую троицу, и уже без прежнего надрыва, с которого началось их знакомство. Они не лезут Евгении в душу, но знают, что у неё есть человек, с которым она, к сожалению, не может быть вместе. И у других женщин есть такие человеки…
— Ты уже готова? — в конце рабочего дня заглядывает в её кабинет Лада.
— Готова… ехать общественным транспортом.
— Что-нибудь не так? — настораживается экономист. — Мы тебя ничем не обидели?
— Придумала! Просто мне нужно заехать к себе на квартиру, взять кое-чего.
— Слава Богу! — радуется Лада. — А то мой дражайший съел бы меня. Он, знаешь ли, по внешнему виду от других мужиков не отличается, но в душе натура тонкая; все чувствует, все замечает… Вчера сказал мне: 'Будь с Женей деликатнее, Ладушка, ей сейчас несладко'. Не знала бы его, приревновала бы… Фантазирует?
Она выжидающе смотрит на Евгению, ставя её тем самым в затруднительное положение. Что можно сказать одной фразой? Опровергнуть? Согласиться?
— Твой муж, Лада, хороший человек.
— За то и любим, — посмеивается та, но на продолжении разговора не настаивает, а только замечает. — Все равно поедешь с нами. На повороте выйдешь, а там на троллейбусе тебе…
— Три остановки!
— Вот и пошли.
Евгения идет к дому, испытывая неприятное чувство присутствия кого-то за своей спиной. Сумеречная осенняя погода усиливает ощущение тревоги — она невольно оглядывается. Никого.
'Вот ведь как можно запугать человека! — сердиться она. — Этак и вправду манией преследования заболеешь!'
Она приближается к своему подъезду и с облегчением видит, как с другой стороны подходит её сосед, муж Кристины.
— Добрый вечер, соседка! — он галантно распахивает перед нею дверь. — Что-то вас давно не видно! Так давно, что милиция начала разыскивать. Вчера приходил какой-то мент, спрашивал, не знаем ли мы, где Лопухина? Кристина говорит: 'Наверное, у матери. Она иной раз у неё ночует'. Правда, он не слишком огорчился. Зайду, говорит, в другой раз!
— Он в форме был?
— Нет, одет, как все. Но красную книжечку показал. Кристина осторожненько спросила, мол, не случилось ли чего с Женей? А он отвечает: 'Пока жива-здорова. Ее подругу недавно убили, вот я и хотел поговорить. Может, она знает чего-нибудь?' А сам так странно улыбается, будто не про убийство говорит, а про детский праздник. Кристина тоже заметила: 'Он больше на бандита похож, чем на мента!'
— Наверное, улыбается, чтобы люди не пугались, — предполагает Евгения. — Кристина здорова?
— Слава Богу, здорова, — говорит сосед, поднося руку к кнопке звонка. — Будьте здоровы и вы!
Евгения быстро проскакивает в дверь и тут же захлопывает её за собой, чтобы тот, кто крался за нею, не успел прошмыгнуть в квартиру.
