теперь. Писателю-символу, как мне казалось, следовало посмотреть на происходящее несколько другим взглядом. Или из другой точки. Может, сверху, а не из-под стола…
Прежде писатели, состоящие в своем профессиональном союзе, и вправду пользовались многими льготами, включая всякие дома творчества, путевка в которые стоила сущие копейки, а то и вовсе доставалась даром. Некоторые избранные могли жить в таких санаториях по полгода и писать свои нетленки.
Я поймала себя на том, что уже чуть ли не злорадствую: не все коту масленица! — и поспешила перевести разговор на темы более приземленные. Например, о его отношении к слабому полу.
— Я не люблю женщин энергичных, шумных, — жаловался он, — мне куда милей женщины прошлого, тихие, скромные… Румянец на щеках, робко опущенные глаза…
Усмехнувшись про себя, я подумала, что вздумай какая-нибудь из молодых женщин завлечь писателя, это получилось бы у нее на раз. По-моему, нет ничего проще, чем изображать скромницу-прелестницу. Для этого вообще не надо прилагать никаких усилий. Опусти глазки долу и думай о чем-нибудь своем, а он пусть журчит тебе о своих высоких материях. Главное — в нужный момент взглядывать на него, наивно похлопывая ресницами.
Вот если бы ему понадобилась женщина по-африкански страстная, там пришлось бы куда больше стараться.
— А как вы относитесь к любви? — спросила я его.
Мне казалось, что в любви он романтик, долгие ухаживания, путь, усыпанный розами, прогулки при луне.
— Любовь я представляю себе так: вспышка страсти, а потом — друзья.
Я чуть со стула не свалилась. Так он представляет себе чувство, в основе которого лежит человеческая жизнь? Но вспышка страсти может быть всего лишь… инстинктом продолжения рода. И что же получается, прославленный писатель просто ни разу в жизни не испытывал любви?
Как всегда, я категорична. Может, для него любовь — это нечто настолько интимное, что для нее он не придумал слов. Говорит мне так нарочно, чтобы я отстала. Но спорить не хотелось. Глупо. В конце концов, что у нас, интервью или диспут на темы любви и дружбы?
Как ни странно, писатель чем-то напомнил мою бабушку и ее подруг, которые успели постареть к тому моменту, как у нас в стране «появился секс».
Она работала с подругами в бухгалтерии научно-исследовательского института, была в коллективе моложе всех — ее звали просто Варенька, в то время как всех остальных уже по имени-отчеству.
Все три ее подруги в разное время сообщили бабушке, что так и не узнали, что такое оргазм, и теперь только ахали при виде журналов эротического содержания.
То есть в самом начале перестройки сознания они могли еще успеть. Что-то попробовать, что-то на личном примере выяснить, но увы… Слишком крепко сидело в них целомудренное советское воспитание, отраженное в их альбомах и дневниках категорическим: «Не давай поцелуя без любви!»
Конечно, признавалась бабушка, давали, чего уж там! И даже замуж выходили не за любимых, а за тех, кто позвал. Слишком уж маленький выбор представлялся женщинам, когда с фронта вернулось так мало мужчин. Прорваться могли разве уж самые молоденькие. И они прорывались…
Но ведь писатель был именно мужчиной из того меньшинства.
Нет, я ни в коем случае не протестовала против целомудрия, но, к сожалению, оно очень часто шло рука об руку с элементарным ханжеством.
Интервью я по возможности причесала, отнесла на подпись к мэтру и сочла свое задание выполненным.
Казалось бы, какое отношение могло иметь оно к моей жизни? Но почему-то не шла из головы всего лишь эта одна фраза насчет взрыва, после которого ничего нет. Словно она послужила паролем для отворения моего личного сейфа, где бурлили и клубились всевозможные страсти.
Первым делом мне в голову пришла мысль: а интересно, как понимает любовь Юрий Забалуев? Может, для него тоже за взрывом ничего не следует. В какой-то момент я даже расслабилась и подумала, что могла бы поинтересоваться у него об этом лично… Но тут же я стукнула себя по голове: молчать! Почему начато обсуждение запретной темы? Как я могла думать о постороннем женатом мужчине, когда у меня есть своя семья, в которой, несмотря на все мои старания, далеко не все ладно.
Лучше было бы мне вспомнить о своем муже, с которым я вчера впервые поссорилась так серьезно с тех пор, как мы не то чтобы поженились, а вообще познакомились.
И все потому, что я таки осмелилась заговорить с Женей о его бизнесе. Но, видать, неправильно выбрала время. На мой вопрос, может ли он поменять свой бизнес на что-нибудь менее опасное, муж не просто разозлился, взорвался!
— Не дождетесь! — заорал он, вскакивая с табуретки на кухне, где наша маленькая семья ужинала.
Бедный Тошка со страху даже ложку уронил — он не привык к крикам отца. Мы вообще, даже в минуты размолвок, никогда друг на друга не орали.
— И ты туда же! Ну я понимаю, такие советы могут давать враги, но чтобы ты, моя жена!..
«И ты, брутто», — сказало нетто. Мне захотелось глупо захихикать, потому что эти крики отдавали театральностью.
— И кто тебе дал такой же совет? — холодно поинтересовалась я.
Женя тотчас пришел в себя, сел на место и схватился за вилку.
— Да твой распрекрасный Забалуев, кто же еще! — буркнул он, отправляя в рот очередную порцию макарон по-флотски, любимого всей нашей семьей блюда.
— И почему же это он мой? — нахально поинтересовалась я; если мой муж что-то узнал о моем грехе, не промолчит, а если говорит так, чтобы меня задеть, самое время возмутиться…
— Ну, это же к нему ты собиралась идти работать!
— Но ведь не пошла… И чем он свое предложение мотивировал?
— Чем, чем, все тем же! Я обратился к нему за советом. Как к маэстро нашего дела. А он говорит: может, вы хотите продать свою базу, я слышал, за нее предлагают очень хорошие деньги.
— А ты?
— А что — я? Я спросил, и где мне в таком случае работать?
— А он?
Я понимала, что, будто ребенок, пристаю к нему с дурацкими вопросами, но не могла остановиться.
— Предложил мне идти работать к нему. Главным экономистом.
Я ахнула: да о таком месте небось мечтает любой экономист.
— И ты не согласился?
— Конечно. У меня есть свой бизнес. И мне не нужны подачки от крутых дядек!
Недаром говорят, что всякому человеку в жизни представляется хотя бы один шанс изменить неудавшуюся жизнь или исправить роковую ошибку, но мало кто этот шанс использует.
Как было бы здорово, уйди Женя под крыло к Забалуеву. Никто не посмел бы ему угрожать, мы могли бы жить достаточно обеспеченно и в то же время спокойно, но нет! Его, видите ли, оскорбляет, что кто-то — пусть и маэстро! — может усомниться в его способностях бизнесмена! Конечно, лучше воевать со всем светом, чем сесть и подумать.
Нет, подумать он не хотел. Он хотел с Забалуевым разговаривать на равных, но даже мне, мало смыслящей в их деле, было ясно, что равным Забалуеву мой Женя никогда не станет. Не потому, что он глупее, а потому, что Забалуев сидит на своем месте, а мой муж — нет.
Я не видела в этом ничего постыдного. Например, хоть и говорят, что я — чуть ли не золотое перо, я никогда не буду писать так, как моя любимая журналистка Чаковская. Не буду, и все, не дал Бог. То есть если у меня и была его искра, то у Чаковской полыхал костер!
К сожалению, не могут все быть гениями. Что ж мечтать о несбыточном.
Да, если бы каждый из нас просто делал свое дело хорошо, трудно и представить, где бы мы сейчас были!
Слова, слова…
