– Нет.
Глупая Ариша. Все понимает про романы и ничего про… про любовь. Князев скажет «привет», а она что скажет: «Ты мне нужен как воздух»? Это чистая правда, самая что ни есть правда, но такую правду не говорят красавцам хирургам из Москвы. Которые прилетели на пару часов в Питер и любили Соню мгновенной любовью в комнатке со столом и стулом, чтобы удовлетворить свое самолюбие.
Мимо проехал маленький мальчик на велосипеде, обдал ее брызгами с головы до ног, мама мальчика толкнула Соню и, не извинившись, пошла дальше, как будто Соня была невидимкой. Будто ее можно было толкнуть и не заметить. Ударить и не заметить. Соня даже не удивилась – всю эту неделю, что она ЖДАЛА, а он не звонил, ей казалось, ВСЕ видят, как она уязвима и беззащитна, или не видят ее вообще. Словно потеряв значение в его глазах, она потеряла значение и в своих, и вообще во ВСЕХ глазах и стала открытой для любого пренебрежительного действия – такой она чувствовала себя обескураженной и униженной. Нелепая отвергнутая влюбленная идиотка, вот она кто.
Соня сделала еще один круг по Таврическому саду и вдруг ужасно устала – как ребенок, который перевозбудился на празднике и которому уже пора домой.
Тетя Оля накрывала на стол, а обе мамы бестолково толкались рядом. Кухонный стол был чересчур современного для обеих мам дизайна – огромная тумба с множеством ящиков, в ящиках лежали вилки- ложки, рюмки-бокалы, все.
– Как ваши творческие успехи? – вежливо осведомилась Нина Андреевна.
Противостояние миров началось еще на свадьбе. Нина Андреевна – культурная женщина, кандидат наук, никогда не позволила бы себе критиковать будущую родственницу. Но… парикмахерша, фе. Мезальянс. Парикмахерша была бывшая ИТР, читала те же журналы, в те же театры ходила, но все равно – фе. Доцент кафедры научного коммунизма Николаева Н. А. находилась на общественной лестнице на десять, на сто ступенек выше. И она всегда старалась быть с парикмахершей вежливой. Вот и сейчас Нина Андреевна вовсе не хотела над ней смеяться – ну поет себе человек в хоре при ЖЭКе на старости лет…
– Я начала репетировать «Калитку». Повезу на конкурс романсов имени Изабеллы Юрьевой. В Ригу.
– На конкурс? В Ригу? Ваш хор пенсионеров при ЖЭКе? – В глазах Нины Андреевны мелькнули растерянность и обида.
– Мы вокальная студия при Доме ученых, – простодушно поправила Валентина Даниловна. – Сонечка поможет мне пошить концертное платье…
– Платье не пошивают, а шьют, простите, конечно.
Они никогда не ссорились, просто беседовали, вот и сейчас Валентина Даниловна искренне говорила о концертном платье, а Нина Андреевна искренне думала, что толстая расплывшаяся парикмахерша свихнулась.
– А ваши успехи как?
– Консультирую, – надменно ответила Нина Андреевна, – и знаете, получаю приличные гонорары.
– Ох ты, как здорово! – обрадовалась Валентина Даниловна. – И сколько платят?
– Я не обсуждаю денежные дела при прислуге, – покосившись на тетю Олю, прошептала Нина Андреевна.
Насчет гонораров все было вранье.
Валентине Даниловне давал деньги сын, давал не считая, просто оставлял в прихожей пачку и говорил: «Мама, я там тебе оставил». Нине Андреевне помогала Соня – почти вся ее зарплата, не слишком большая, умеренная, прямо скажем, зарплата, уходила на приятные мелочи и достойную одежду для матери. Сама Нина Андреевна рассеянно считала, что живет на пенсию, страстно экономила на продуктах, не замечала купленную Соней красивую одежду и любила приобрести себе что-нибудь «по средствам», например голубой китайский пуховик в переходе метро «Невский проспект».
– Вот это мне по средствам, – говорила она, натягивая китайский пуховик на дорогой джемпер из модного бутика, – это была такая игра, в которую она играла то ли с дочерью, то ли сама с собой.
Да, еще Соня платила за образование матери. Это вообще не считалось, потому что образование – это святое.
На самом деле Нину Андреевну было ужасно жаль. Жизнь ее била, покусывала и щипала с вывертом. Какая разница, что преподавать, химию или научный коммунизм, но когда твоя наука вдруг исчезает бесследно?! Как бы чувствовала себя Валентина Даниловна, если бы в результате перестройки ИСЧЕЗЛИ ВОЛОСЫ? И ЧТО ТОГДА СТРИЧЬ? Но даже если бы волосы исчезли, она и тогда была бы в лучшем положении, ведь прежде волосы точно БЫЛИ. А как с научным коммунизмом? Что прежде преподавала Нина Андреевна – воздух, ничто?
Некоторое время после того, как ее уволили из института, Нина Андреевна трудилась в паспортной службе и из доцента, кандидата наук, быстро начала превращаться в тетку с остаточными принципами и легким флером принципиального сумасшествия в глазах, и флер этот все увеличивался и увеличивался по мере развития российского капитализма. Вокруг нее творилось черт знает что, и очень легко было начать злиться и завидовать, но она понимала, что завидовать стыдно и, главное, непродуктивно самой себя сжигать. Поэтому Нина Андреевна изобрела невинный способ борьбы с собой – тех, кому завидовала, начинала жалеть, причем именно за то, в чем завидовала.
А потом Нина Андреевна сориентировалась и нашла себе место в современной жизни.
Она начала учиться. Окончила какие-то левые курсы и приобрела новую профессию – психоаналитика. Ее, как и устроителей курсов, ничуть не смущало, что для того, чтобы хотя бы приблизиться к этому слову, нужно годами учиться, – она получила диплом и СТАЛА психоаналитиком. И с той же уверенностью, с какой прежде произносила: «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно», она цитировала Фрейда, Юнга и всех, о ком слышала на всякого рода курсах, семинарах, тренингах, где она бесконечно совершенствовала свои знания. Все эти курсы, семинары, тренинги были удовольствием не из дешевых, но… расхожая идея «на образование не жалко» таким загадочным образом перевернулась в сознании Нины Андреевны, как будто Соня теперь была ее РОДИТЕЛЬ, которому должно быть не жалко на ее образование. Так что оплата всяческих курсов и семинаров и вовсе не считалась за помощь.
Сначала Нина Андреевна консультировала знакомых и детей знакомых, затем круг клиентов немного расширился, но о настоящих гонорарах речь, конечно, не шла. Иногда это было чистое волонтерство, иногда натуральный обмен – конфеты, духи, колготки, а один клиент подарил ей фаршированного гуся.
И все эти успехи уже совершенно восстановили социальный статус Нины Андреевны в ее собственных глазах, но тут случилась неприятность. Нина Андреевна не была жадной, но ей было очень-очень горько, и больно, и обидно…
Сколько-то лет назад Валентина Даниловна вместе со своими товарками приватизировали парикмахерский салон, в котором они проработали много лет. А салон этот был в чудном месте, почти что на Невском, и вот теперь этот салон купил какой-то, как Нина Андреевна выражалась, «богатенький», – чтобы устроить там сетевое кафе, очередную «Чашку», или «Ложку», или «Вилку». И ни с того ни с сего, буквально на ровном месте, парикмахерша получила огромные деньжищи. Много тысяч долларов. И за что, скажите пожалуйста?!.
А Нина Андреевна НЕ ПОЛУЧИЛА НИЧЕГО.
Так за что же, за что?! За то, что парикмахерша стригла и делала химию, пока Нина Андреевна защищала диссертацию, учила студентов?! Жизнь потерпела крах, но Нина Андреевна старалась, училась, приобретала новую профессию психоаналитика, а государство, новые богатенькие еще раз ее обидели?!.
В подъезде, у будки охранника, лежала собака, грязно-рыжий свалявшийся комок с острым носиком – полушпиц-полуникто.
– Это вот, – кивнул на собаку охранник.
Полушпиц-полуникто посмотрел на Соню не разуверившимся в людях взглядом, привстал и вильнул хвостом, показывая, что совершенно не рассчитывает быть выгнанным. А лежал по-лушпиц-полуникто на чем-то очень знакомом, и, приглядевшись, Соня узнала свой плед, клетчатый, желто-красный.
Дома Антоша выскочил ей навстречу:
– Она за мной пошла, выбрала меня, из всех людей на улице выбрала меня!.. Можно?..
– Что папа скажет… – с сомнением протянула Соня. – А ты ее покормил?
Антоша метнулся к столу и еще украдкой прихватил маленькую подушечку со своей кровати, и вскоре
