– У тебя хороший мальчик… какой вам резон развивать в нем комплекс неполноценности?..
Соня покраснела, кивнула. Она давно уже пыталась разделить одного Диккенса на двух Диккенсов. Убеждала себя, что Диккенсов два – с первым она в некотором смысле делила постель, ведь в его квартире был всего один диван, а второй был просто классным руководителем Антоши. Но разделить не получалось…
Соня сидела в машине рядом с Князевым, всхлипывала и по-детски терла глаза руками:
– Почему, ну почему, почему некоторые люди отыгрывают свои амбиции на ребенке?!.
Князев молча отвел ее руки – не три глаза. Ему было жаль Соню, он не знал, почему нельзя просто жить и почему некоторые люди отыгрывают свои амбиции на ребенке Антоше. Но «некоторые люди» были ЕЕ муж, и это была чужая территория. Хирург Князев старался на чужую территорию не заходить, поэтому он тыльной стороной руки вытер Соне слезы и достал с заднего сиденья толстый том в яркой суперобложке:
– Я купил Антоше энциклопедию таинственных чудовищ. Или он уже вырос из таинственных чудовищ?
– Хм… думаю, не вырос.
Князев повез Соню домой, и они еще немного посидели во дворе соседнего дома, сначала в машине, а потом на лавочке, как птички на жердочке, под одним зонтом. Перед глазами у них была серая облупившаяся стена, а вокруг серая стена дождя.
– Весной поедем путешествовать по Австралии, – вдруг сказал Князев. – Возьмем джип напрокат и поедем…
Вроде бы глупости, совершенно детские – как поедем, куда поедем, почему поедем, – но серый питерский двор вдруг расцвел бабочками.
– Кенгуру… – мечтательно отозвалась Соня, – тигры, слоны… или там нет тигров? Ну, а слоны там хотя бы есть?
Ей стало легко и радостно, словно внутри нее затрепетали бабочки, зарычали тигры и затрубили слоны, словно все это может стать правдой – теплый сухой ветер дует в открытое окно, загорелые руки на руле…
– Сонечка…
– Что?
– Сонечка, – повторил Князев, – ничего, Сонечка. Соня…
КАЖДЫЙ МУСИК ДОЛЖЕН СПАТЬ СО СВОЕЙ СОФОЙ
А дома Соне почему-то захотелось, чтобы никакой Австралии не было в природе, а было в природе тихо и тепло, как прежде.
– Э-эй! – крикнула Соня в глубь огромной квартиры, и ей никто не ответил, кроме эха:
– Э-эй!..
Антоша склонился над столом, бормотал что-то себе под нос, неловко двигая локтями, передвигал перед собой пластмассовые фигурки животных, и Соня немножко постояла в дверях, полюбовалась на него, как всегда, удивляясь, – как можно быть одновременно угловатым и пухлым?..
– Ну что, я там самый плохой? – вдруг спросил он, повернувшись к ней, и взгляд у него был такой, что Соня чуть не расплакалась.
Именно так она сама смотрела на Нину Андреевну – уплывала глазами, чтобы не видеть на лице матери презрительного разочарования, – не то, не так, не оправдала надежд, неправильный у нее муж, неправильный сын, неправильные взгляды на жизнь, – плохая, очень плохая девочка.
Она не позволит Антоше смотреть так ни на кого, никогда.
– Нет. Ты самый хороший. Просто ты другой, понимаешь? Другой не значит ХУЖЕ. – Антоша молча отвернулся.
– Ты что, плачешь? – испугалась Соня.
– Я не плачу, а страдаю, – пояснил Антоша, и Соня испугалась еще больше.
– А ты в классе с кем-нибудь дружишь? – спросила она, прижимая его к себе. – Или тебе никто не нравится?
– Очень нравится, – с жаром сказал Антоша, – один мальчик и одна девочка. Только они слишком быстрые для меня. Я с ними дружу, когда они никуда не торопятся.
Они сидели вдвоем, обнявшись, щека к щеке – две бедные жертвы воспитания.
– Если ты хочешь, чтобы я еще потерпел, я потерплю…
– Вот еще, терпеть! – возмутилась Соня, привычно холодея от острого мгновенного ужаса – КАК он будет жить такой, если он всюду не вписывается?.. И она пообещала сегодня же все папе объяснить, обо всем папу попросить и обо всем с папой договориться.
– Соня! – крикнул из кабинета Алексей Юрьевич.
Соня вошла в кабинет, неловко повернувшись, смахнула лежавшие на краю стола бумаги и встала напротив стола, словно ее вызвали в деканат. Виноватый человек, вызванный в деканат, всего боится, и Соня быстро перебирала в уме – что она сделала плохого?
– Кефир!
«Кефира нет и не будет, я уезжаю в Австралию», – чуть не выпалила Соня и принесла кефир.
Алексей Юрьевич, не глядя, протянул руку, взял чашку и начал читать вслух:
– Большинство считает, что основой платного обучения должен стать дневной факультет. Но давайте смотреть в глаза реалиям – кто поступает на коммерческий дневной? Тот, у кого трудности со школьной программой, кто не может взять интеграл. Теперь уже совершенно ясно, что основой коммерческого обучения станут вечернее и заочное отделения. Впервые состоявшиеся люди смогут получить за деньги то, что хотят, – образование либо диплом…
– Я хотела с тобой поговорить, – начала Соня. – Диккенс…
Ей было очень трудно выговорить «Диккенс».
– Это рабочий вариант моего выступления на Совете ректоров Петербурга…
– Диккенс сказал, что Антоша не годится… не подходит, – Соня решила, что аргумент «Антоше плохо» не будет принят во внимание.
– Он подойдет, – пообещал Головин, – не вмешивайся не в свое дело. Эта школа сделала из меня человека.
– А без этой школы ты бы до сих пор сидел на дереве и ел бананы, – хихикнула Соня и тут же извинилась. И подробно, четко, как он любил, рассказала про все списки, в которых фигурировал Антоша, про грозди двоек, про Антошину неспособность к точным наукам, про то, что никто не умиляется его забывчивости и мечтательности, и про то, что интересуют Антошу совсем другие вещи – НЕ математика.
– Что же? – отрывисто произнес Алексей Юрьевич. – Жуки? Бабочки? Стрекозы?
– Но послушай! В этой твоей замечательной школе делают замечательных людей. Но НЕ ИЗ ВСЕХ. Почему нужно всегда чего-нибудь добиваться? Почему нельзя просто жить?..
Алексей Юрьевич молчал и смотрел на нее с вежливым интересом, как на неживую природу.
– Ты же не хочешь, чтобы твой ребенок страдал, чтобы эта математика его сломала, правда? – самым своим ласковым голосом пропела Соня. – Ты же не хочешь, чтобы у твоего сына был комплекс неполноценности?..
– Комплекс неполноценности? – без всякого выражения переспросил Головин.
– Да, – подтвердила Соня, довольная тем, как хорошо она все объяснила. – Ты разрешаешь его забрать? Можно?
– Нельзя, – сказал Головин и продолжил читать: – …Академия всеобщего образования стала первым в Санкт-Петербурге учебным заведением, где на коммерческой основе были открыты факультеты: юридический, менеджмент, экономика, иностранные языки, культурология… – Головин оторвался от своих бумаг: – Это сейчас в восемнадцати вузах города готовят юристов, а несколько лет назад мы были единственными после Большого университета, кто…
– Но… как же? – По Сониному лицу расползалась глупая растерянная улыбка. Она все еще не верила, что у неживой природы не осталось никаких шансов… – Почему ребенок должен каждый день чувствовать, что он хуже всех, почему?! Он не понимает, ЗАЧЕМ ты все это с ним делаешь!..
