один должен быть настоящий, то есть навсегда. Иначе я стану плохой.
Во сне они оба любили ее, ничего более трагического не могло быть – они оба любили ее, не физически, а просто любили… А она говорила:
– Ну зачем вам я, полюбите кого-нибудь другого, другие не хуже… А может быть, вы полюбите друг друга?..
Князев полночи просидел в машине под Сониными окнами. Телефон конечно же не отвечал, окна были темны, и часа в три Князев так зло и резко нажал на газ, что на визг тормозов из подъезда высунулся охранник, вдохнул запах паленой резины и подумал: «Нет у этих новых русских ни стыда ни совести». А Князев вылетел с Таврической улицы, а затем и из Питера на максимальной скорости, которую только способен развить «ягуар», когда его хозяин оставляет позади себя унижение под темными окнами, любимую женщину, всех обманутых мужей на свете и от километра к километру твердит: «Завтра, завтра, завтра». Она же сказала, что прилетит завтра.
А назавтра Сонин телефон не отвечал, и все воскресенье Князев провел в Шереметьево. Сидел в нижнем баре, засыпал за столом, бросался к каждому питерскому рейсу, пугая народ своей горячностью в сочетании с разбитым лицом, опять спускался вниз… К концу дня он стал любимым бомжом нижнего бара, а Соня так и не приехала.
Под вечер, когда оставалось еще два рейса из Питера, она наконец позвонила.
– Что случилось?! – крикнул в телефон Князев. – Ты заболела, попала в больницу?..
Соня в ответ тоненько сказала несколько слов, и он стремительно нажал на сброс. Сразу же стер номер ее телефона. Глупо, как будто он не помнил его наизусть.
Нет, не глупо – потом когда-нибудь забудет, и все, нет ее телефона. И больше он никогда ей не позвонит – все. И дома у него, как у любого хирурга, так много алкоголя, что можно открывать Duty Free.
Когда Князев выезжал из аэропорта, позвонила Барби. В клинике она больше не бывала, но иногда позванивала, совершенно невинно, поболтать, узнать, как дела.
– Алешечка, а почему у тебя такой голос? – пропела Барби.
– Голос? Нормальный. В аварию попал. Нет, ничего, порезы.
– Порезы? Ой, я приеду, можно? Я же все-таки врач, почти. И вскоре он уже спал с Барби, просто спал.
…Ничего у него с Барби не вышло. Он и сам не знал, чего хочет – не то быть с ней подольше, стереть ею с себя отпечаток Сониного тела, не то поскорее принять ее как снотворное и заснуть.
Но не получилось ни так ни этак, и бедняжка Барби воззрилась на него с обидой и младенческим удивлением: что же это, она по всем правилам заводила волчок, а прежде безотказный механизм не функционировал!..
– Спи, я понимаю, у тебя был тяжелый день, авария, – мило сказала она, но Князеву отчего-то вдруг стало очень важно пересилить себя, прекратить эти бесплодные мучения, и, снова повернувшись к Барби, он все-таки доказал себе, что никакого тяжелого дня, никакой аварии, НИЧЕГО не было, что ВСЕ В ПОРЯДКЕ. И отвернулся, уткнулся в подушку, как вчера Соня.
Барби повеселела, залепетала что-то по-детски, как всегда после любви. Все-таки она взяла верх над этой питерской черной галкой, этой сучкой, отбирающей чужое. Теперь ее очередь смотреть как обиженный ребенок. Любовь – это война, и каждый за себя – приблизительно так думала Барби.
Проведя пальчиком по лицу Князева, Барби очень удивилась. Он, кажется… не может быть, неужели?..
Барби продолжала лепетать свои детские нежности и думала, растерянно и удивленно, удивительную мысль: неужели женщины ТАК отличаются друг от друга, чтобы ПЛАКАТЬ?.. Странно, ужасно странно…
А Князев лежал и думал: ну что же делать, не стреляться же из-за любви?! Хватит того, что он плакал, взрослый мужик. Хирург, между прочим, прежде оперировал не только глаза и попы, много страшного видел. А что больно ему, так тут все просто: да, больно, но если утром проснуться и ничего не болит, значит, вы умерли. А он жив.
Утром Князев проснулся и только тогда понял, КАК ему больно. Он был жив, даже очень жив, еще как жив.
…А Соне было не больно, как будто она была не жива, ей было НИКАК, как будто ее самой у себя не было.
…Но она у себя была.
Соня взяла со стойки образец заполнения декларации, прочитала, фыркнула.
– Смотри, вот представление таможенников о красивой жизни: «Иванов Иван Иванович. Прибыл из Турции. Сколько имеет с собой денег – пятнадцать тысяч долларов, дорожные чеки American express на сумму двенадцать тысяч долларов, девять тысяч евро… Для личного пользования везет куртки кожаные в количестве шести штук, дубленки три штуки, цепочки золотые шесть штук…» Становится радостно за Иван Иваныча, правда? Отлично Иван Иваныч съездил в Турцию!..
В зале ожидания, на стойке багажа, на паспортном контроле – всюду на них оглядывались: красивые, смеются и держатся за руки, как дети.
Декабрь – время путешествий, впрочем, сейчас круглый год – время путешествий, и круглый год полные самолеты.
Рейс «Москва—Рим», прибытие в Рим в десять вечера. В половине одиннадцатого они уже усаживались в такси.
– Отель Genio.
– Тридцать евро, – назвал цену таксист, но, посмотрев на Князева, так очевидно влюбленного и так очевидно не мужа, передумал: – Пятьдесят.
Пятиэтажный отель в стиле ренессанс, полностью обновленный, с очаровательной террасой на крыше, откуда открывается незабываемый вид на город и откуда вы сможете любоваться всем центром Рима и его достопримечательностями. Отелю присуща элегантная и изысканная атмосфера. Расположен на одной из знаменитейших площадей города Пьяцца Навона, в нескольких минутах ходьбы от памятников Кас-телло Сан-Анжело и Сан-Петро. В номере ванная комната с душем или ванной, фен, кондиционер, кабельное телевидение, мини-бар, телефон, аппарат для глажки брюк. Все номера звукоизолированы.
– Все хорошо? – беспокойно спросил Князев. – Отелю присуща элегантная и изысканная атмосфера?
– Все отлично. Особенно фен, кондиционер, кабельное телевидение и аппарат для глажки брюк. Жаль, что нет кон-ференц-холла.
– Зачем тебе конференц-холл?
– Ну, я могла бы провести конференцию и сообщить журналистам, что я тебя люблю.
– Можешь крикнуть это с очаровательной террасы на крыше.
– Иес!..
Рим с Князевым отличался от Рима с Головиным, как счастье отличается от здорового питания. Соня с Князевым:
НЕ кидали монеты в фонтан Треви под присмотром индивидуального гида (300 евро в день),
НЕ ходили по музеям Ватикана (200 евро за то, чтобы пройти рядом со своим личным гидом в демонстрации туристов),
НЕ пересчитывали ступени Испанской лестницы,
НЕ услаждали свой слух пением местного тенора в фольклорном ресторане (индивидуальная программа, ОЧЕНЬ дорого),
НЕ делали покупки на виа Систина и виа Грегориана.
Они болтались по дворикам и церквям, по нескольку раз в день заходили в капеллу Караффа посмотреть на фрески Филиппино Липпи, экспериментальным путем определили время, когда можно быть совершенно одним на Пьяцца На-вона, – в четыре утра.
И они НЕ осматривали античный Рим, который во время Сониных прежних визитов будил в ней тоску и странную уверенность, что это и не РАЗВАЛИНЫ вовсе, а просто развалины, которые по итальянской безалаберности забыли прибрать.
