слушал, что она говорит.
Вокруг «Тигровой крысы» фонарей не было, только один слабо звал к себе, покачиваясь в конце переулка. Гальен и Аббана медленно шли на его свет, стараясь не сломать себе шею, — на мостовой попадались рытвины.
Море, засыпающее к ночи, тихо рокотало внизу, там, где обрывался город. Город бессонно веселился. С пляжа долетали всплески музыки и смеха. И вдруг Аббане показалось, что ей больше нет места в этой беззаботной жизни. Это было странно: в любое мгновение она могла выйти на пляж и присоединиться к любой компании танцующих. Ее бы приняли, даже начали бы за ней ухаживать. Но точно так же отчетливо она понимала: это ничего не изменит. Скользнет по поверхности, лизнет щеку — необязательное, неповторяющееся, случайное.
— Пора возвращаться в университет, — пробормотала она.
Но и университет выглядел теперь чем-то необязательным. Его тоже может не быть. Жизнь сделалась зыбкой, под ногами вместо твердой почвы вдруг оказалось шаткое болото, куда в любое мгновение можно было провалиться с головой.
И все же на другой вечер они пришли в «Тигровую крысу». Они этого не обсуждали. Иногда Аббане казалось, что им ничего не сказали о завтрашнем вечере, потому что это само собой подразумевалось: конечно, их будут ждать. Иногда — прямо противоположное: никому они там не нужны, потому и не пригласили.
Но они пришли. Притащились, как нищие на старое место, где как-то раз им подали медяк.
Их встретила Ингалора, опять с желтыми лентами в желтых волосах, только на сей раз они были по- разному подвязаны, поднимая и изгибая пряди причудливыми фигурами.
— А! — вымолвила она неопределенно.
И, повернувшись, побежала в глубину помещения.
Там уже горели факелы, воткнутые в гнезда на полу. Двое юношей, которых вчера Гальен не заметил, стояли чуть в стороне и сильно трясли кистями рук. Приглядевшись, Гальен понял, что они манипулируют с веерами.
Лебовера кричал из темного угла:
— Локоть выше! Цепочки должны звенеть!
Софир, танцуя, пересекал пространство, ограниченное факелами.
— Флейта! — рявкнул Лебовера, и послушно засвистела тонкая нота.
— По-моему, очень плохо, — громко объявила та женщина, что вчера была в фиолетовом. Сегодня она явилась почти обнаженной, в наряде из рваной рыбачьей сети, затканной искусственными цветами. Крупные прорехи позволяли видеть ее тело, очень белое, покрытое легким жирком, но мускулистое и крепкое.
Все разом остановилось. Ингалора перевернулась, взмахнув в воздухе ногами, и встала на голову.
— Мне так вовсе не кажется, — объявила она. — Ты пережимаешь. В начале всегда так. Полный разлад. Гармония приходит в процессе.
Лебовера взял персик и запустил им в одну из свечей, горевших на люстре. Промахнулся, взял другой.
— А если попробовать фехтование среди водных струй? — сказал Гальен.
— С другой стороны, — продолжала Ингалора, по-прежнему стоя на голове, — без лепестков вообще ничего не понятно. И не будет понятно. Совсем другая картина. Пусть попробуют с лепестками.
— Тебе кто-нибудь говорил, что ты прекрасна, о задница Ингалоры? — обратился к девушке Софир, приседая и заглядывая в ее перевернутое лицо.
Она опустилась на пол, перекатилась по спине и села, широко расставив ноги, как игрушечная.
— Я вся прекрасна, — ответила она.
Софир жеманно засмеялся.
Лебовера захлопал в ладоши повелительно и так оглушительно, что не стало слышно арфу. Прибежала девушка в кухонном фартуке, принесла большую корзину с лепестками.
— Бросайте, бросайте! — приказал Лебовера, отходя на шаг.
Лепестки взлетели вверх, зачерпнутые полными горстями. Опять заработали веера, и воздух заполнился шелковистым мельканием: белое, красное, почти черное, почти зеленое... Некоторые попадали Софиру на губы. Он слизывал их и жевал, а один приклеился в углу его рта.
Рессан поймал женщину в рыбачьей сети за кончики пальцев и заставил пробежать вокруг себя, а потом отпустил. Она невозмутимо отошла и, подняв с блюда чей-то недопитый бокал, залпом выпила вино.
Аббана тоже взяла вино. И Гальен. Некоторое время они пили молча, глядя, как то складываются, то рассыпаются неоформленные обрывки танца. Неожиданно Гальен, вдохновившись, сделал резкий, изящный выпад воображаемым мечом. Аббана отпрянула и облилась вином.
— Дурак! — крикнула она неожиданно пронзительным голосом. — Ты что?
— Ничего! — заорал он. — Стоишь тут!
Она застыла, широко раскрыв рот, и только грудь то поднималась, то опускалась. Потом из ее горла вырвалось тихое шипение.
— Твое фехтование — дрянь, — просипела она.
— Твое тоже, — сказал он нарочито спокойно и аккуратно поставил кубок на стол.
Она подлетела к нему и замахнулась, но он перехватил ее руку и начал смеяться.
Ингалора, Рессан и Софир, не сговариваясь, закружили вокруг них в танце. Они то прижимались друг к другу, то отскакивали, их босые ступни уверенно прикладывались к каменному полу, а руки, изламываясь в локтях, то соединялись, то расходились в стороны.
Затем Аббана ощутила сильный толчок в спину. Не прекращая пляски, Рессан ударил ее коленом. Аббана качнулась, схватилась за Гальена, но и он плохо держался на ногах: Софир, подпрыгнув, лягнул его в бок.
— Ай! — вскрикнула Аббана.
Безмолвный танец продолжался. К дробному топоту пяток добавилось ехидное пение арфы: она нарочито фальшивила и тянула ноту за нотой. Потом истерично завизжала флейта.
Прыжки танцующих делались все более безобразными: так лягушки взлетают над раскаленными камнями, на которых их пытается зажарить глупая хозяйка. Старая шутовская пантомима. Рессан, будучи ребенком, зарабатывал ею себе на жизнь.
И каждый толчок приближал Аббану и Гальена ближе к двери. Прочие завсегдатаи «Крысы» стояли вдоль стен, точно почетный караул, и хлопали в ладоши. Ритм становился все более быстрым, все громче отражался звук от старых каменных стен. Казалось, даже мятая жестяная посуда — наследие лихого торговца скобяными изделиями — резонирует и звенит в такт. Лебоверы нигде не было видно.
Перед глазами Аббаны все плыло. Ей невыносимо хотелось вырваться и убежать, но ее не выпускали из круга. Рессан крикнул:
— Хей!
И, подскочив особенно высоко, с громким хлопком опустился на пол. Остальные мелко и быстро затопали. Круг распался. Пошатываясь и хватаясь друг за друга, Гальен и Аббана устремились к выходу.
И тотчас все для них исчезло — осыпавшаяся штукатурка стен и тусклый блеск жести, мелькающие растопыренные руки танцоров, багровая неподвижность факельного огня, — осталась только жгучая чернота ночи, и они погрузились в нее.
Незатейливые кабачки в портовой части города распахнули им объятия, и они, точно продажная женщина, послушно переходили из рук в руки, жадных, отбирающих, шарящих по телу и душе в поисках дешевой поживы. От выпитого им становилось только темнее и тяжелее.
Они проснулись возле маленького каменного дома, где-то на окраине Изиохона.
Аббана подняла голову, сквозь муть разглядела равнодушное солнце и вдохнула влажный, тяжелый воздух.
— Мы все еще здесь, — раздался голос Гальена. — В Изиохоне.
Она села и заплакала, зло, остренькими, колючими слезами.
— Мы — не дрянь! Мы — не пустое место! — выталкивала она из груди неловкие слова, но каждое из
