случалось. Уида постоянно ощущала себя переполненной жизнью и впечатлениями. Все, что она видела и встречала, лишь питало ее внутренний жар. Ей было весело жить. Что бы с ней ни происходило, ей всегда было весело.
Эмери вышел из харчевни и позвал ее к ужину. Она почти не притронулась к трапезе, хотя харчевник и постарался: изготовил наилучший из возможных омлетов, присыпанных зеленью и пряностями. Равнодушно проглотила стакан горячего молока.
Эмери сказал хозяину, извиняясь за поведение своей спутницы:
— Она потрясена увиденным.
— О, можете не объяснять! — Он махнул рукой и скорчил физиономию, которая яснее всяких слов говорила: «Объясните-ка мне лучше все хорошенько, и тогда, быть может, я забуду о том, сколько вы мне задолжали».
Уида поднялась из-за стола, и Эмери поспешно вышел вслед за нею, чтобы проводить ее в постель. Он боялся, что эльфийка выкинет какой-нибудь фокус. Сбежит, например. Само по себе бегство Уиды таило в себе множество неприятностей для ее спутника. Ее умение становиться невидимой могло серьезно осложнить дальнейшие поиски.
У Эмери была хорошая возможность познакомиться с нравом девушки во всех подробностях. Он не сомневался: догадаться, куда направится беглянка, будет невозможно. С одинаковым успехом она может погнаться за Талиессином или, наоборот, скрыться в туманах между мирами, чтобы избыть в одиночестве свое разочарование.
Нет уж. Эмери глаз с нее не спустит.
Она, кажется, догадалась, о чем он думал. Остановилась на пороге спальни такая грустная и юная, что у ее спутника захватило дух.
«Это эльфийские чары, — строго сказал себе Эмери. Что бы там ни говорили о том, что никаких чар не существует, она — женщина и эльфийка, она умеет проделывать с людьми разные штуки… Не поддамся ни за что».
Приняв такое благое решение, он уверенно вошел в комнату и закрыл дверь.
— Боишься, что я убегу? — спросила она негромко.
— Боюсь. — Он не стал отпираться.
— Я не убегу.
Она села на кровать, снова принялась за свою шнуровку. Вспомнила о Талиессине, остановилась. Прикусила губу.
Эмери осторожно подсел рядом. Она повернула к нему голову.
— Ты уверен в том, что это был он? — спросила Уида. — Талиессин?
— Да, — сказал Эмери. — Я ведь встречался с ним во дворце. Точнее, видел его там, а он меня не видел.
— Подсматривал за ним?
— Было дело. — Эмери вздохнул. — Дядя Адобекк считал, что так будет лучше.
— Понятно.
Она с силой дернула шнуровку, шелковый шнур запутался и затянулся вокруг ее пальца.
— Чума! — сказала Уида, на мгновение становясь прежней.
Эмери потянулся к ней:
— Позволь, я распутаю. У меня хорошо получается.
— Большой опыт? — фыркнула она.
— Большой опыт в распутывании узлов, — уточнил Эмери. — Не смешивай меня с моим братом. Это он любитель и любимец женщин. А я просто хроменький музыкантик.
— Если ты заметил, — сказала Уида, безразлично позволяя ему заняться шнуровкой и своим плененным в шелковой петле пальцем, — мы, Эльсион Лакар, никогда не смешиваем тебя, хромой бедняжка, с Ренье, который тоже хромой, но не бедняжка, а почему-то любитель и любимец женщин.
— Да, — сказал Эмери, — я это заметил.
— Талиессин, — повторила Уида задумчиво. — Почему он назвался Гаем?
— Гайфье, — сказал Эмери. — Так звали его отца.
— Это кое-что объясняет, — согласилась Уида. — Хотя и не все. По-твоему, он не вернется?
Эмери пожал плечами.
— Талиессин всегда был для меня в своем роде загадкой, — признал он. — Если говорить честно, я никогда не воспринимал его всерьез. Мне он казался мальчиком. Не слишком умным. Не слишком счастливым. Чересчур независимый нрав при изобилии обязательств, ограничений и требований. С самого детства знать, что станешь королем, что обязан жениться на той женщине, которую для тебя найдут, и ни на какой другой… Наверное, тяжелая участь. Хотя желания пожалеть Талиессина у меня никогда не возникало. Мне вообще трудно представить себе, какой он.
— Теперь ты знаешь его получше, верно? — Уида наконец освободилась от завязок и потянула платье через голову. Скрываясь в обильных юбках, проговорила: — Можешь не отворачиваться, ты видел меня голой уже дважды, так что третий раз ничего не изменит.
— Это точно, — сказал Эмери.
Она вынырнула из вороха волнующейся ткани.
— По-твоему, он решил навсегда связать свою жизнь с этими бандитами? — спросила она. И чуть рассердилась: — Проклятье, Эмери, твой дядя все-таки придворный, и братец твой — тоже изрядный дворцовый щелкопер. Вы обязаны знать о принце хотя бы малость.
— Выходит, что ничего мы о нем не знали, — проговорил Эмери. И когда она показала ему кулак, добавил: — Все это случилось слишком неожиданно. Он был ребенком. Предполагалось, что все его странности — просто от возраста. Никто ведь не знал, что, став взрослым, он окажется вот таким… — Эмери дернул углом рта.
— Дети всегда вырастают неожиданно, — назидательно изрекла Уида. — Еще вчера, пухленький и в ямочках, он сидит на ручках у мамочки, а сегодня, жилистый и с волосатыми ногами, отправляется странствовать, и на бедре у него меч, снятый с какого-нибудь мертвого тела. Такова вкратце история любого мужчины.
— Если Талиессин будет отсутствовать слишком долго, в королевстве наступит хаос, — сказал Эмери. — Скрывать исчезновение принца будет весьма трудно. Мне даже страшно представить себе, что произойдет, когда станет известно, что ее величество лишилась наследника.
— А бастард? — спросила Уида. — Нельзя ли объявить наследником его?
— Бастард не может наследовать трон, — ответил Эмери. — Он не Эльсион Лакар, не законный сын… Он вообще никто. Просто ребенок какой-то девушки Эйле. Талиессин даже не признал его официально.
— Не успел или не захотел? — уточнила Уида.
— Полагаю, не успел… Мне кажется, — добавил Эмери, — он не оставлял надежды жениться на Эйле, так или иначе.
— Теперь уже не женится. — В тоне Уиды вдруг проскользнула мстительная нотка.
Эмери удивленно посмотрел на нее. Точно, она злилась.
Перехватив его взгляд, Уида вспыхнула:
— А чего ты ожидал? Что я буду оплакивать смерть любовницы моего жениха? Будь Эйле живой, она бы только все усложнила. Разумеется, я в состоянии выйти замуж за наследника без любви. И даже родить будущего короля — без любви. Но эльфийская женщина не может жить без любви, и рано или поздно я все равно встретила бы человека себе по сердцу. С этого мгновения в королевство пришла бы беда. Любовь королевы к недозволенному мужчине способна погубить целую страну.
Она помолчала, прикусив губу. Потом прижалась годовой к плечу Эмери:
— Хорошо, что ты мой друг. С тобой спокойно. Почти как с лошадью.
— Будь я лошадью, я обожал бы тебя, — сказал он, погладив ее по волосам. — Объясни мне теперь, что там произошло, в той комнате, когда ты разделась перед Талиессином? Ты пыталась соблазнить его и увести с собой в столицу?
— Нет, это было невозможно: он дал слово тем людям и не скоро нарушит его. Все гораздо хуже, Эмери, все просто ужасно: я в него влюбилась.
