Мистер Мюррей Кардью ежедневно приходил туда перед ленчем и уходил под вечер, чтобы переодеться к обеду. Когда я поступил на работу в 'Бомонт', Шамбрэн побеседовал со мной о Мюррее Кардью.
– Вы думаете, у нас полные досье на наших гостей? – начал он. – На фоне Мюррея Кардью мы просто дилетанты. Он сможет сказать вам, откуда взялись деньги у каждого из них, нарисовать родословное древо любого, он в курсе всех сплетен, не говоря уже о достоверной информации. Кардью стал бы величайшим шантажистом, если б захотел обратить в деньги известные ему сведения. Но он джентльмен старой школы.
– И он слишком богат, чтобы нуждаться в деньгах, – смело добавил я, предположив, что беднякам в 'Бомонте' делать нечего.
Шамбрэн улыбнулся и выудил из картотеки досье Мюррея Кардью. Мистер Кардью, занимавший одноместный номер на семнадцатом этаже, не платил по счетам уже семь или восемь лет. Питался он в отеле, иногда приглашал гостей к обеду.
Их имена также имелись в досье.
– Разумеется, ему нужно немного денег на одежду, чаевые, посещения оперы или музеев. Он получает их от меня, как безвозвратную ссуду.
– Почему? Он ваш давний друг?
– Очень давний, – кивнул Шамбрэн. – Но стал бы я убирать скульптуру Эпштейна из колонного зала, если б мне сказали, что освободившееся место можно использовать с большой выгодой для отеля? Мюррей Кардью неотделим от отеля, его традиций. И день, когда он не появится в баре 'Спартанец' (а такой день, конечно, придет – ему уже около восьмидесяти), ознаменует конец эры.
Трудно объяснить, какое впечатление производил на меня Мюррей Кардью. Мне только тридцать. Мюррей Кардью на семнадцать лет старше нашего века. Я однажды слышал его рассказ, как маленьким мальчиком он проводил лето в Саратоге. О Ричарде Кэнфильде, знаменитом владельце казино, о Викторе Герберте и его оркестре, выступавшем в роскошных отелях, об Уитни и Вандербильтах, только начавших создавать промышленные империи, о Берри Уолле, светском льве, который как-то выиграл пари, за один день появившись на людях в сорока костюмах… Мюррей Кардью одевался в стиле той эпохи. В 'Спартанце' он появлялся неизменно в черном пиджаке, полосатых брюках, галстуке из серого шелка с широкими, как у шарфа, концами, украшенном заколкой с черной жемчужиной. Добавьте к этому перламутрово-серую жилетку с белыми перламутровыми пуговицами и гетры, серые – зимой, белые, из хлопка, – летом. Если он надевал пальто – подозреваю, его единственное – с красивым меховым воротником, то обязательно с котелком и тростью из черного дерева с серебряным набалдашником. Молодежь видела в нем комика, участника костюмированного бала. Мне он казался воплощением достоинства. Стройная фигура, легкая походка, седые, тщательно уложенные волосы, аккуратно подстриженные усы… Всем своим видом Мюррей Кардью показывал, что появление в обществе – дело серьезное, не терпящее пренебрежения даже в мелочах. Картину дополняла белая гвоздика в петлице пиджака, за которой он заходил в цветочный магазин в вестибюле отеля ровно без четверти час, разумеется, каждый день. Никогда не менялось и меню его ленча: сандвич – ветчина на поджаренном ржаном хлебце – и полбутылки шампанского.
По заведенному порядку Мюррей Кардью съедал сандвич, запивая его шампанским, в полном одиночестве. Прием начинался лишь после того, как мистер Новотны, старший официант 'Спартанца', заменял пустую тарелку и бокал на маленькую чашечку черного кофе, а Мюррей Кардью вставлял сигарету в серебряный мундштук. Словно по сигналу, завсегдатаи один за другим подтягивались к его столику.
Каждый минут десять болтал с ним, а затем уступал место следующему. Около трех часов дня мистер Новотны приносил коробку гаванских сигар. Оценив их по лишь ему одному ведомым критериям, Мюррей Кардью выбирал сигару, доставал из кармана жилетки золотые ножницы и обрезал кончик. Мистер Новотны чиркал спичкой. Зажигалок Мюррей Кардью не признавал. Запах газа, которым заправлялись зажигалки, уничтожал тонкий аромат занимающегося табачного листа, высушенного на далекой Кубе.
В пять часов мистер Новотны возникал у стола с бокалом и бутылкой импортного хереса. Мюррей Кардью пристально смотрел на этикетку и одобрительно кивал. Уже более пятидесяти лет он пил херес одной и той же марки, но без его кивка бутылка на стол не ставилась.
В начале седьмого Мюррей Кардью покидал 'Спартанец' и удалялся в свой номер. Вновь он появлялся через два часа.
Никто не знал, как он их проводит, но предполагалось, что он спит перед обедом. Обедал он обычно в 'Гриле', где обслуживал его сам Кардоза. Один или с гостями, Мюррей Кардью всегда надевал к обеду смокинг и белый галстук. Что там говорить, этот странный старик, сохраняющий традиции другой эпохи, являлся неотъемлемой частью 'Бомонта'!
Мюррей Кардью сидел за своим привычным столиком. Он заметил меня, едва я вошел в 'Спартанец', но не подал и виду, дожидаясь, пока я не подойду к столу.
– А, мистер Хаскелл. – Голос у него был тихий, мелодичный. Я взглянул на полупустой бокал хереса.
– Надеюсь, я не задержал вас.
– Отнюдь, юноша, отнюдь. Присаживайтесь. – Он поднял руку, подзывая Новотны. Тот мгновенно подошел и остановился у стола, ожидая дальнейших распоряжений. – Рекомендую вам попробовать этот херес.
– С удовольствием, – ответил я.
Мистер Новотны не шевельнулся-Мюррей Кардью еще не разрешил обслужить меня.
– Современные правила приличия не требуют от вас непременно принять мое предложение, мистер Хаскелл, – продолжил старик. – Я в курсе того, что молодежь вашего поколения отдает предпочтение мартини. Меня, слава богу, обошло это поветрие. Я никогда не жил ради мгновения, мистер Хаскелл. Я наслаждаюсь аперитивом в это время дня, но не забываю о том безмерном удовольствии, которое получу от прекрасного обеда и марочного вина. На своем примере я убедился, что мартини оказывает пагубное воздействие на небо.
– С удовольствием выпью хереса, мистер Кардью, – ответил я, хотя терпеть не мог хереса.
Мюррей Кардью кивнул Новотны, тот отошел от стола и тут же вернулся с бокалом и бутылкой.
– Любимая марка мистера Кардью, – бесстрастно пояснил он.
– Отлично. – Я не стал спорить.
