- Бризкок,- произнес он и взял Олину руку в свою.- Уильям Бризкок,добавил он, склонив голову, и приложился к ручке губами.- Но вы можете называть меня просто Уильям.
- Прошу за стол,-- провозгласил Саша Могилевский, тоже впадая в тон великосветского фильма. Я думал, что он добавит 'кушать подано', но это было бы уже чересчур, потому что все должно быть в меру: уж если подано, так подано, а открытые бутылки с пивом, да неумело, по-мужски нарезанные бутерброды в фотографических кюветах - какое уж там 'подано'. Я нацелился на бутерброд с полтавской колбасой.
- Но как же так...
Кандидат, кандидат, как же так, кандидат, неужто вы ничего еще не поняли, один из всей честной компании? Даже кот все понял. Я мог бы оказаться ревнивцем, и тогда бы я занес над вами, дорогой друг Кравчук, искривленный восточный нож, которым Саша Могилевский резал полтавскую колбасу. Вам понравилась моя Оля? Вы приняли ее за ту, другую? И я на вашем месте принял бы ее за ту, другую. Отныне вы мой друг...
- Миша,- сказал я ему как можно нежнее, это я в первый раз обратился к нему по имени,- сядь за стол и налей себе пива.
- Джигулевски! - воскликнул сэр Уильям.- Уверяю вас, в мире очень много прекрасного. Оно неисчерпаемо.
Неужели это он о жигулевском пиве? Или о моей жене? Или вообще - о жизни?
Сэр Уильям подал Оле руку и подвел ее к столу.
- Оно многовариантно,- произнес Бризкок, лучезарно улыбаясь всеми своими белейшими зубами, несомненно фарфоровыми, и усадил Олю за стол, галантно отодвинув обшарпанный, закапанный проявителем стул.
- И мы можем иногда перепутать, что есть что,- сообщил профессор, усаживаясь рядом с Олей на такой же закапанный стул, и пододвинул к себе бутылку с пивом и стаканы.- Мы можем принять одно за другое. Но! Но, господа! Никто из нас! Я верю, что никто из нас! Движимый чувством и разумом! Не примет! Черное за белое, грязное за чистое, низменное за возвышенное. Коллега Кравчук! - Бризкок налил пива Оле и себе.- Я пью за вас. Я пью за то, что вы ошиблись. За то, что безошибочно перепутали все на свете. За то, что Оля перепутала все на свете для вас. За ваши слайды, коллега, за ваши снимки, Саша, за вас, Оля.
И он выдул свой стакан одним махом.
Да, вот что. Я точно помню, что в своем тосте Бризкок ставил рядом Кравчука и Олю, что он упомянул Могилевского, но ни слова не сказал про меня - и я совсем не обиделся на него. Я был наблюдателем, архивистом, мужем Оли и будущим другом Кравчука, и слова профессора не вызвали у меня и тени зависти. Если бы мы поменялись с ним ролями, если бы тогда, в Ташкенте, Миша, а не я, прощаясь с Олей, смотрел на нее умоляющими глазами, не веря тому, что небо снизойдет к его просьбе и пошлет ему свидание, и к черту всех герпетологов на свете, включая киноведов, если бы потом, годы спустя, я, а не Миша Кравчук, показывал свои слайды на ученом сборище и вечером того же дня увидел в замурзанной комнатенке на Остоженке, за оцинкованным корытом направо, во плоти явившуюся ту, которую не рассчитывал увидеть никогда,это бы я смотрел на брандмауэр и на покрасневший краешек неба, это бы я невпопад говорил 'доброе утро' на самом скверном английском языке, и это ты, Миша Кравчук, не испытывал бы ко мне ни малейшей ревности.
Бризкок прав. Мы можем перепутать, что есть что; но никогда, нет, никогда ни один из нас, сидящих за этим столом...
- Лично я предпочитаю немецкое пиво,- сказал Кравчук.
- Нонсенс! -- решительно возразил профессор и налил себе еще стакан.Когда на столе джигулевски - тосковать по немецкому пиву? Нонсенс!
- А что мы дадим кошечке? - спросила Оля. О'Бумба уже сидел у нее на коленях.- Не эту же ужасную колбасу.
- Почему нет? - удивился профессор.- О'Бумба не привередлив. Правда, однажды в Афинах я никак не мог уговорить его съесть хоть кусочек этого... забыл название... в общем, берут баранину, перец и фасоль...
- Для кота есть рыба,- сказал Могилевский.
При этих словах кот соскочил с Олиных колен и побежал в угол, держа свой серый в полоску хвост строго вертикально. Каждому хочется иметь свой угол, чтобы поедать там рыбу. Могилевский сервировал О'Бумбе окуня морского мелкого, как и нам, в кювете, а рядом, для Бернара, положил кое-что из нашей общей трапезы.
Жигулевское пиво и мелкого окуня мы купили по дороге к Саше, а направились мы сюда - я забыл сказать об этом,- чтобы посмотреть Сашины снимки и тот дорогостоящий ширпотреб, который сэр Бризкок отснял одной из своих шикарных камер,- то ли 'никоном', то ли 'кодаком', широкоформатной зеркалкой с каким-то чудовищным объективом и фантастической светосилой, благодаря чему все на свете кажется лучше, чем оно есть на самом деле.
Такими камерами, не иначе, снимают картинки для журнала 'Советский экспорт'.
Наша процессия шествовала по улицам многократно орденоносной столицы, привлекая внимание прохожих. Поэты, вроде Могилевского, прагматики, наподобие Кравчука, и мыслители, к числу которых следует отнести Бризкока, никогда не думают о хлебе насущном, не говоря уже о насущном пиве. Впрочем, про Бризкока дурного не скажу: откуда ему знать, что у Могилевского в холодильнике продуктов обычно столько же, сколько на мясном прилавке ярославского гастронома.
Слава Богу, Москва не Ярославль, и в гастрономе неподалеку от Сашиного места обитания даже в пиковые часы нашей истории можно разжиться десятком яиц и пачкой масла. Мы зашли в этот рядовой магазин, возле которого не стоят даже пыльные автобусы с иногородними номерами, привозящие в Москву десанты алчущих провианта, и тут свершилось чудо, о котором сэр Вильям никогда не узнает. То есть он о нем знает, но не подозревает, что это чудо.
Из сетчатых проволочных ящиков, стоящих штабелями прямо на кафельном сером полу, выглядывали бутылки с серебряными пробками, по которым всякий житель нашей древней столицы узнает безошибочно пиво 'джигулевски'.
Мы долго спорили, кому 'платить в кассу, я рассказал по случаю анекдот из жизни английских аристократов: 'Простите, сэр, здесь принимают бутылки из-под виски?' - 'Вынужден вас огорчить, сэр, тару не подвезли...' Потом мы стояли в очереди за колбасой и сыром, а Могилевский бубнил: 'Не берите отдельной, сэр, заклинаю вас, не берите отдельной...' - потом смекнули, что О'Бумба отдельную есть не станет и купили ему того самого мелкого морского, и Саша, косясь на сэра Вилли, полез к продавщице с вопросом: 'Простите, мэм, эта рыба утреннего улова, не так ли?' А сэр Вилли, до которого наши шутки не доходили, поинтересовался, где можно купить собачьих консервов для Бернара, и мы дружно заверили сэра Вилли, что в последнюю неделю с консервами для собак в городе временные трудности, связанные с нерасторопностью поставщиков, с которыми наша расторопная торговля расторгнет контракт в самом скором времени, и тогда приезжайте к нам снова, сэр...
К счастью, собаки не так привередливы, как кошки, и Бернар с аппетитом поужинал отдельной колбасой в углу, рядом с О'Бумбой, бесконечно поглощенным поглощением рыбы - не знаю, можно ли так написать по правилам литературы, но, надеюсь, вы поняли, что я хотел сказать.
А еще, по канонам той же литературы, мне не следовало бы столь подробно останавливаться на всяких пустяках и задерживать взор на унылых картинках суетного бытия. Знаю, знаю. Про типическое знаю, про то, как луч мысли высвечивает, словно прожектор, образ из тьмы малозначащих фактов и обстоятельств. Мы-то как раз университеты кончали. Но так не бывает, чтобы высокое шло своим путем, а низкое двигалось независимым курсом. Падая на колени перед возлюбленной, сердце которой растаяло мгновенье назад и взор обещает вожделенное счастье, непременно испачкаешь брюки, а то зацепишься за что-нибудь и порвешь ненароком штанину.
Все было в тот вечер - и скучноватые беседы о ключевых структурах в наследственных кодах, и хребетики морского окуня, оставленные О'Бумбой на донышке коричневой пластмассовой кюветы, и быстрые взгляды, которые Кравчук бросал на Олю - и сразу отводил глаза, будто что-то нехорошее было в этих взглядах, и проклятая пружина в диване, которая досталась, понятное дело, мне, чтобы знал свое место.
