да, конечно. Почему ты пошла не по той дороге?
- Заблудилась.
- В двух часах от Элемира, на выбитом тракте? Ладно. А почему сидела в той хижине, когда надо было убегать?
- Я же говорила! - я сорвалась на крик. Надоел мне этот допрос. Развлекается он, что ли?
Вентнор внимательно посмотрел на меня, помолчал, потом буднично сообщил:
- Это я разрезал веревки. Вот этим ножом, - он провел ладонью по поясу, на котором висел широкий охотничий нож. - С согласия Боско.
У меня язык отнялся. С трудом я смогла выдавить из себя только одно слово:
- За- чем?
- Хотели проверить тебя, - пояснил Вентнор. - Харену мы объяснять ничего не стали, он не понял бы.
Мне стало обидно. Так обидно, что в горле закипели слезы. Хорошую игру они со мной сыграли!
- И что, - проговорила я, сдерживая злость, - проверили?
- Лучше некуда, - усмехнулся Вентнор.
Не говоря ни слова, я отвернулась. Мне не хотелось смотреть на него. А он продолжал как ни в чем не бывало:
- Ты могла бы попытаться убить нас спящих - не сделала этого. Могла пойти по дороге к Элемиру - свернула на глухую тропинку. А потом мы потеряли твой след. Харен едва не сошел с ума, да и мы тоже. Откуда мы могли знать. что ты просидишь день и ночь с больным морной? В общем, ты сделала все так, как никогда не сделала бы она. И мы решили, что тебе можно верить.
- А то, что я сбежала от наказания, вас не смущает? - бросила я, не оборачиваясь.
Вентнор рассмеялся громко и откровенно:
- Нет. Если ты чужая, ты не обязана исполнять наши обычаи.
- Спасибо, - только и пробормотала я. И с силой зажмурилась, чтобы слезы не вырвались наружу.
- Это приключение может нам дорого стоить, - задумчиво заметил Вентнор.
- Хорошо, что напомнил! - вспыхнула я. Даже слезы от злости высохли. Час от часу не легче! То сообщают, что с тобой играют, как кошка с мышью, то что твоя смерть не за горами...
- А может быть, и нет, - продолжил он странно тихим голосом. - Я верю в свое везение. И в Хранительницу Ратанги.
Он сосредоточенно смолк. И так странны были его последние слова, что я не выдержала:
- Что за Хранительница такая? О чем ты?
Вентнор будто очнулся, недоумевающе взглянул на меня. Потом неохотно сказал:
- Есть такое поверье, что Ратангу и ее воинов хранит незримая рука. Лечит, спасает, предупреждает об опасности. Будто видели ее в образе женщины в черном покрывале. И никто не знает ни ее голоса, ни лица.
- А ты ее видел?
- Видел, - ответил Вентнор. - Когда в разведке был, я говорил, помнишь? Ушел тогда от засады, но зацепили меня стрелой. Конь меня вынес на поляну, сполз я с седла и свалился без сил.
Он говорил тихо, задумчиво, чуть напевно, будто сказывал сказку. И я с трудом узнавала его.
- Очнулся я - плеск воды, ветер, и будто ветка моего лба касается. Легко так. Открыл глаза - надо мной женщина склонилась. Вся в черном, и лицо закрыто. Только руки, как птицы, из-под покрывала. И одна рука надо мной. На запястье тонкий шрам, как браслет. И серебряный обруч на голове.
Что-то говорила она, а что - я не понял. Знаю только, что по имени звала. Голос низкий, тихий. А потом провела ладонью по моим глазам - и я уснул. Проснулся - никого. Только ручей шумит, и листья зелеными пятнами в вышине...
Вентнор смолк, глядел в пустоту просветлевшими глазами. А мне почему-то стало обидно. Еще обиднее, чем тогда, когда он рассказывал, как они меня испытывали. И очень хотелось сказать ему что-то злое. Чтобы он очнулся от этого полусна...
Я не сказала ни слова и не шевельнулась. Вентнор вздрогнул, оглянулся на меня, недоуменно улыбнулся:
- И отчего я это тебе рассказываю - ума не приложу.
- Морна, - сказала я сквозь зубы.
- Верно, - удивился он, - когда опасность близко, на исповеди тянет. Может быть, ты заснешь, или тоже хочешь исповедоваться?
- Еще чего!
- Тогда спи.
* * *
На перекрестке Трех Корон стоит врытый в землю широкий резной столб. На вершине его - три птицы с женскими головами. Они кажутся живыми - так искусно вырезано каждое перышко, так плавно изгибаются крылья, так горят их обведенные золотом глаза. Одна из птиц - алая. Она лишь начала расправлять крылья, лишь приподнялась для полета, лишь немного отрыла юное, несмелое еще лицо. Вторая птица, синяя, как вечерний туман, как предгрозовое море, гневно и горько глядит на дорогу. Одно крыло ее падает безвольно, как перебитое, второе изогнулось, пытаясь оторвать ее от земли. У третьей птицы белое оперение, по утрам на нем сверкает солнце. Она распростерла крылья над двумя другими птицами, словно заслоняя их от неведомой беды. Лицо ее запрокинуто, черты его прекрасны и тревожны; поверх дороги, поверх лесов, рек и гор смотрит она туда, где за краем неба таится море. Все три птицы увенчаны золотыми коронами. И три лица их - юное, гневное, прекрасное - как одно. А за ними дорога к городу.
Город был возведен в незапамятные времена. Никто не знал теперь, какими были люди, вознесшие к небу его гордые башни. Они давно ушли, оставив след лишь в легендах, да еще в стенах города, казавшихся нерукотворными. В ясную, в хмурую ли погоду город был виден издалека. Посреди равнины высилась гора, трижды опоясанная оборонными валами и стенами. А город был за стенами, и на самой вершине. Он первым встречал солнце и последним провожал его, и когда на равнине царила еще тьма, на самой высокой башне города, звавшейся Надзвездной, горел первый, ослепительно белый луч. А потом солнце восходило все выше, и слепящий свет его озарял загадочные письмена на стенах Семи Башен. Говорили, что в письменах этих сокрыта судьба города, но когда наконец удастся прочитать их - город погибнет.
Люди, жившие в городе, считали себя наследниками его древних зодчих, хотя и не сохранили почти ничего из их искусства и таинственной силы. Однако они отличались от других племен - были темноволосы, светлоглазы и высоки, умелы в ратном труде и искусны в ремеслах. Они хранили свои, отличные от прочих обычаи, и дети их с самого рождения повторяли слова сказаний, повествовавших о странном, чуждом и прекрасном племени - Серебряных Странниках, что некогда возвели город, а потом ушли к морю. И было предание. что Странники, уходя, оставили хранить город трех чудесных птиц, и птицы эти парят, незримые, в высоком не бе - алая Сирин, птица юной радости, серебряная - Алконост - птица мудрости и света, и Гамаюн - синяя птица гнева и скорби. А когда все три слетятся в город - придет его величайшая победа и величайшее поражение.
Город звался - РАТАНГА.
Алконост. Встреча.
- За Харена можно больше не тревожиться, - сказала мне Танис. Еще раз посмотрела на спящего Харена, склонилась над ним - статная, полногрудая, из-под голубого покрывала выбилась рыжая прядь. - Ожил человек. Нынче же отправлю его в общий зал. А ты... ступай-ка лучше к Красным Вратам с подводами, должно быть, опять раненых понавезли. - И, подумав, добавила: Незачем тебе ему на глаза показываться.
Она была права, Танис, старшая лекарка Дома Исцеления, строгая мать озорных мальчишек Рена и Сана, и все же мне стало горько. Неделю я сидела возле Харена, пока он был в жару, отпаивала, меняла повязки, поднимала лекарок при малейшей тревоге, а теперь - на глаза не показываться. Но приказ есть приказ, и я пошла на широкий, заросший травою двор, где у подвод ожидали молчаливые возчики.
С тех пор, как Вентнор, Боско и Харен, привезя меня в Ратангу, ушли сразу же отбивать нападение кочевников, я осталась совсем одна . Разведчики, должно быть, успели что-то наскоро объяснить, потому что меня не запирали и не судили, но никто также и не интересовался мною. Город был поглощен боями на внешних валах, городу было не до меня, и я бродила одна, дивясь и тоскуя, пока не встретила Рена и Сана. Им я рассказала все, и они поверили сразу. И отвели к своей матери Танис, а уж она согласилась принять меня в Дом Исцеления сиделкой. И, как нарочно, именно в те дни привезли тяжелораненого Харена...
Дорога к Красным Вратам шла круто под гору. Подводы гремели и грохотали, смирные мохноногие лошадки испуганно прядали ушами, взрывая копытами щебень. По обе стороны Тракта тянулись зеленые, похожие на барашков ратаны. Их было много повсюду, может быть, в их честь и назвали город? Этого я еще не успела узнать.
У Красных Врат и впрямь уже было много народу. Раненые лежали в тени под кустами остожника. Сюда, в Ратангу, привозили только тяжелых, легкораненые оставались в войске. Я уже третий раз была здесь, и всякий раз меня поражало будничное, ровное обращение с ранеными - Может быть, уже привыкли к виду страданий? Ни слез не было. ни причитаний, даже когда находили родных. 'Странный народ,' - в который раз подумала я, и тут кто-то тронул меня за плечо. Обернувшись, я увидела Вентнора и Боско.
- Вот кто нынче лечит, - ухмыльнулся Боско вместо приветствия, - жалко, что меня не ранили.
- Помолчи, - оборвал его Вентнор. - Мы товарища привезли. Присмотришь за ним сама, ладно?
- Он просил, конечно, но эта просьба звучала, как приказ. И уж конечно я не собралась ослушаться.
- Присмотрю, если доверяете. Где ваш товарищ?
- Сейчас принесем. А ты пока перевяжи другого. Болард!
Я вздрогнула. От зарослей к нам быстро шел высокий русоволосый юноша. Его серые беспокойные глаза остановились на мне.
- Не смотри так, - бросил Боско, - это не она.
Болард укоризненно взглянул на него. На правой щеке у него был странный шрам - будто три стежка рядом. Он бережно поддерживал левую руку правой.
Вентнор и Боско ушли. Болард смотрел на меня. Почему-то мне стало жарко от этого взгляда.
- Идем, - велела я, и он послушно
