Парень поставил камеру и со вздохом вытер пот со лба.
- Что за фильм снимают? - поинтересовалась я.
- Хороший фильм, - он погладил корпус камеры, как всадник любимого коня. Называется 'Стрела на излете'.
- Ка-ак?!
- Ну, это еще рабочее название...
- Приготовиться! - пронесся над улицей гулкий вопль. Парень опять сгреб камеру и побежал вперед. Я - за ним, вниз по улице, где толпились всадники, выравнивая ряды и ожидая сигнала.
- Начали! - взревел голос, и я наконец поняла, откуда он доносится. На крыше дома напротив, за балюстрадой, где цвели в зелени пышные оранжевые ниневии, восседал человек в такой же ярко- оранжевой рубашке. Только эта рубашка да лысина, да еще рука с рупором видны были из-за цветов.
Трубач заиграл, и всадники двинулись вверх торжественным шагом. Из узкой щели между домами выскочила остромордая желто-белая собачонка и побежала рядом с ними, недоуменно потявкивая. Городские собаки давно уже привыкли облаивать машины больше, чем лошадей.
- Уберите собаку! - завопил в рупор человек с крыши. - Уберите собаку, я говорю! Ринкус!
Кудрявый парень оставил кинокамеру и бросился к собачонке. Она, увернулась, проскочила между копытами, не переставая лаять.
- Стойте! - надрывался рупор. - Стойте! Все назад!
Всадники недовольно зашумели. Парень, пробираясь среди них, нес под мышкой собачонку. Собачонка лаяла. Я смотрела на всю эту суматоху и думала с удивлением, что из этой неразберихи, как ни странно, получаются хорошие фильмы. И жаль, что зрители не увидят потом ни помрежа на крыше, ни кудрявого оператора, ни переполоха из-за собачонки...
Всадники двинулись в третий раз. Когда они доехали до меня, из-под арки соседнего дома выскочила девушка в синей юбке с бархатным корсажем и с красиво распущенными волосами. Я ожидала гневного вопля с небес, но его не было, стало быть, это явление соответствовало сценарию, девушка подбежала к крайнему всаднику во втором ряду и с умоляющим видом вцепилась в стремя.
- Проси его, проси! - загромыхало с крыши. - Не так просишь!
- Не возьмет, - с тоской пробормотал кудрявый Ринкус. - Я бы тоже не взял.
- Еще раз! - рявкнул рупор.
Девушка с явным облегчением отскочила от коня и вдруг споткнулась, наклонившись, стащила с ноги туфлю и, зажав ее в кулаке, на одной ноге запрыгала к нам.
- Каблук сломался! - радостно крикнула она. Тотчас же к ней неведомо откуда сбежалось с полдесятка человек. Пока кто-то приколачивал каблук, девушка стояла с надменным видом, опираясь на услужливо подставленное плечо. Я услышала ее снисходительный голос:
- Надоело... Меня звали в Кариан на съемки 'Шарделя'. Там хоть море...
- А на этом булыжнике каблуки горят, - проворчал добровольный сапожник.
Всадники спешивались, явно радуясь неожиданному отдыху.
- Шедевра не будет, - произнес совсем рядом знакомый голос. Я даже дернулась от неожиданности - Ивар Кундри! Он с интересом разглядывал съемочную площадку.
- Почему вы так думаете? - огрызнулась я, хотя сама ощущала нечто похожее.
- Такие щиты годятся разве что для парада. Чересчур велики для конных. А эта красавица... - он пожал плечами.
- Чем вам красавица-то не угодила?
- Да ничем. В самый раз для р-романтического зрелища. Если б я снимал серьезный исторический фильм... - Он оборвал себя, взглянул на часы: - Между прочим, уже все давно встали. Стоит ли ради этого пропускать завтрак?
Мне оч-чень хотелось поблагодарить его за заботу, но вместо этого я повернулась и с гордым видом пошла к гостинице. Сзади взревел рупор, запела труба, и тут же загрохотал по булыжнику уроненный кем-то щит. Но мне уже не хотелось оглядываться.
В гостинице у стойки толпилась наша группа. Представительная дама, которая возмущалась вчера ландейлской неразберихой, выговаривала дежурной:
- Что за порядки? Будят в такую рань! Вечно в этом Ландейле...
Дежурная слабо отмахивалась и пыталась что-то вставить в оправдание. Дама не унималась. Едва я вошла, ко мне бросилась экскурсовод:
- Где вы бродите? Сейчас едем на завтрак! Внимание, все ко мне! После завтрака идем в Храм Светлой Матери! Знаменитые витражи... Пошли, пошли...
Мимоходом она покосилась на мои босые ноги.
Посвящение.
В Обрядовом зале Ландейлского магистрата было торжественно и людно. Конечно, цеховые старшины ворчали, что прежние времена по пышности и богатству не сравнить в нынешними, но Мэй все равно был ошеломлен. Он брел по залу, ошалело вертя головой, чтобы, не дай Матерь, не пропустить чего: ни разноцветных окон, ни шитых золотом драпировок, ни пестрых цеховых штандартов. Степенно и солидно сходились почтенные старшины в мехах и сукнах, сломя голову бегали слуги, зажигая свечи и светильники, потерянно бродили такие же новички, как Мэй. От позолоты, красок, света рябило в глазах, и Мэй очнулся, только когда дюжий стражник в лиловом плаще с гербами Торкилсена и Ландейла ухватил его за плечо и бесцеремонно подтолкнул туда, где под зелено-алым штандартом собирался его цех.
Пропела труба, обрывая беспорядочный гомон, стражники навели порядок среди цехов и сами вытянулись, салютуя копьями. Распахнулась боковая дверь и вошли члены магистрата во главе с бургомистром. С важным видом они поднялись на помост и стали полукругом в его левом углу, бургомистр - впереди. Тогда еще раз пропела труба, и глашатай прокричал:
- Дама Хель, баронесса из Торкилсена, хозяйка Ландейла!
Вместе со всеми Мэй обернулся к двери напротив. Все затаили дыхание. В зал вошла хозяйка.
Мэй ожидал увидеть надменную и роскошно одетую даму, которая взмахом руки повелевает людьми. Он даже не сразу понял, что тонкая светловолосая девочка в развевающихся лиловых одеждах и есть хозяйка Ландейла - так не похожа она была на его представление. И шла она безо всякой важности, ступая легко и быстро, далеко обогнав свою свиту. Только тяжелый баронский обруч черного серебра, охвативший ее лоб, говорил о том, кто она такая. Мэю показалось, что она идет прямо к нему, и он невольно шагнул навстречу, едва не сбив с ног стоявшего впереди. Тот зашипел, но Мэй не обратил на это внимания.
Хозяйка тем временем подошла к помосту, бургомистр тяжело двинулся ей навстречу и, предложив ей руку, подвел к креслу с высокой спинкой, стоявшему посреди помоста. 'Как медведь с фиалкой', - мелькнуло у Мэя. Бургомистр стал около кресла, магистрат - по левую его руку, свита - справа. Людей в свите было немного, рядом с разодетыми горожанами они казались бедняками, но лица у них были воинственные, суровые, и длина мечей невольно вызывала уважение. И не было среди них ни одной женщины.
Глашатай прокричал:
- Цех кузнецов представляет новых подмастерьев!
Церемония началась. Один за другим новички, спотыкаясь и неуверенно оглядываясь, подходили к помосту, становились на колени. Хозяйка негромко произносила что-то, бургомистр совал в руку каждому по монете, и подмастерье отходил к своим. Мэй стоял как зачарованный. Когда настала его очередь, он не сразу понял, почему его толкают в спину, а когда понял - едва переставляя ноги, пошел вперед. Он подошел ближе, чем следовало, упал на колени и опустил голову. Глашатай вторично выкрикнул его имя.
- Благословляю тебя на удачу, Мэй-музыкант, - услышал он тихий усталый голос и только тогда поднял голову. Хозяйка смотрела на него глубокими, неожиданно темными глазами. Бургомистр уже протягивал деньги, но Мэй не замечал его. Он не отрывал взгляда от хозяйки. В глазах ее вначале появилось удивление, потом интерес, и вдруг она улыбнулась. Улыбнулась так, будто они были одни в этой зале, и помост не разделял их.
Бургомистр шипел сквозь зубы, требуя, чтобы наглец убирался, старшины и мастера переглядывались - кто с недоумением, кто с возмущением, один из подмастерьев хихикнул, но получил по затылку. На лицах воинов свиты появились странные улыбки. Наконец опомнился мастер Гарен. Он подбежал к Мэю, рывком поднял его и потащил за шиворот, бормоча проклятия пополам с извинениями. Тут уж открыто захохотали все. Мэй чуть не заплакал от обиды. Он уверен был, что и хозяйка смеется над ним, но если бы он мог
