Карета катилась по изменчивой горной дороге, легко вниз и с понуканием лошадок вверх. Кнутом взмахивала Джина, Александр просто сидел рядом и одной рукой держал вожжи, а другой обнимал любимую. Может быть, не ночью был пик его счастья, а вот в этот момент? Даже цель, с которой совершалась эта поездка, не могла омрачить такого дня. Итальянка молча прижималась к нему, а Остужев рассказывал о России, о Карле Ивановиче, о своих чувствах к ней… Им оставалось ехать еще около часа.
— Я действительно хочу, чтобы все получилось, как мы задумали, — вдруг сказала Джина.
— Я тоже! — беспечно воскликнул Александр. — Мы все этого хотим, и все у нас получится! Не может в такой чудесный день что-то не получиться!
В карете дремали два юноши и девушка. Одному из них, Байсакову, в силу незнания французского и делать-то больше было нечего, как дремать. Когда он заявил, что непременно желает ехать со своими новыми товарищами, его предупредили, что, возможно, будет заварушка. На заварушку Иван немедленно согласился, сказав, что после мамлюков он уже никого не боится. Другой юноша скорее делал вид, что дремлет. Антон хотел болтать с Мари о пустяках, подшучивать над ней, смеяться. Но девушка была настолько недовольна их поездкой, что после нескольких безуспешных попыток разговорить спутницу он зло изрек: «Уж лучше бы осталась и не портила всем настроение. Все равно заняться нечем, а жизнь идет!» Мари или обиделась, или сделала вид, что обиделась, Гаевский никогда не знал, что с ней творится на самом деле.
— Вон тот лес! — Джина ткнула вперед кнутом, когда они оказались на пригорке. — Туда не доехать, но в том-то и дело. Когда Колиньи действительно считает, что нужно спрятаться, то, как зверь, уходит от людей. Однажды я попробовала пойти с ним, но это оказалось для меня просто невозможным. Он даже костер запрещал разжигать.
— Ты любила его? — будто проснулся Александр. — Когда-нибудь?
Джина почувствовала, как его рука на ее плечах напряглась, и горько покачала головой. Да, она любила Колиньи. Может быть, прежде, а может быть, и сейчас. Любила и ненавидела. Но разве можно сказать откровенно мужчине о другом мужчине? У нее был слишком богатый и слишком печальный опыт на этот счет. С мужчинами нельзя быть откровенной. С женщинами — тем более. Так говорил Колиньи. Так думала она.
— Нет, не любила. Я его использовала — сначала мне так казалось. А потом вышло, что он использует меня.
— А когда он рассказал тебе про предметы и арков?
— Колиньи? Рассказывать такое мне? — Она ласково боднула Александра головой. — Да ни за что на свете! Я кое-что подслушала, кое-что поняла сама, а потом поговорила с ним напрямик. Забавно было! Я просто слышала, как он думает: убить ее или нет?
— Зачем же ты так поступила? — искренне расстроился Александр.
— Не знаю. Я не всегда понимаю, почему поступаю так, а не иначе, — рассмеялась Бочетти.
Спустя полчаса они покинули карету и, оставив с лошадями Байсакова, пошли в лес. Джина предупредила всех, что Колиньи хорошо умеет прятаться. Нужно было найти его землянку. Они рассыпались цепью и шагали с пистолетами наготове, стараясь ступать неслышно. Так продолжалось довольно долго, но землянку пока никто не отыскал. Наконец решено было сделать привал и перекусить. Все расселись на корнях большого старого дуба, а Александр отошел чуть в сторону, заглянуть за показавшийся ему подозрительным холмик.
— Не стреляй! — Колиньи возник словно из-под земли и приставил к его груди два пистолета. Точно так же, с двумя пистолетами в руках, шел Остужев, и теперь их стволы уперлись в грудь врага. — Умрем, так вместе. Но сначала поговорим?
— Зачем тебе это? — спросил Александр, глядя в его разноцветные глаза.
— Хотел поговорить о Джине. Ты влюбился всерьез, да? — Колиньи говорил, улыбаясь, и шрам на его щеке извивался, как змея. — Остужев, ты был бы интересным противником, будь постарше лет на десять хотя бы. К тому времени ты бы уже знал, что Джине нельзя доверять.
— Так это ловушка? А что будет с ними? — Александр скосил глаза на друзей. Все в порядке, они делили продукты и разливали в стаканы вино. — Они же совсем дети!
— Уже не совсем, — возразил Колиньи. — Играя во взрослые игры, дети быстро взрослеют. Тела у них еще детские, а вот соображают, боюсь, получше тебя. Ты же физически взрослый, а разумом ребенок, Остужев. Что заставило тебя поверить Джине?
— Это ловушка или нет, черт возьми?! Я вот-вот спущу курки!
— И умрешь тут, в этом чудесном лесу. Есть здесь сосна, высокая такая, красивая. Я забираюсь на нее, когда скучно или когда кого-нибудь жду. С нее очень далеко видно. Я заметил вашу карету давно и вас на козлах узнал. Но время было, поэтому я сидел на сосне и все думал: уйти мне, или принять бой, или, может быть, пристрелить Джину, а потом уже уйти — чтобы тебе было веселее жить, ты понимаешь? — Он снова осклабился. — И вот сидел я, сидел и увидел эскадрон гусар. Французских, как ты догадываешься. Что они тут делают? Кто мог им рассказать, где меня искать? Или я сам, или Джина.
— Я тебе не верю! — Остужев снова взглянул на ничего не подозревающих друзей. — Зачем ей было нужно говорить Бонапарту?
— Да потому что она влюбилась в этого коротышку-корсиканца при первом же знакомстве! — Колиньи перестал улыбаться. — Да, я просил ее сблизиться с ним по возможности. Он уже тогда казался мне нужным человеком. Но она влюбилась, сразу, я это видел. Я знаю Джину… А потом она узнала, что ты его друг. И захотела сблизиться с тобой. Сбежала от меня в Ниццу. А потом ей выпал случай… Только она знала, что Бонапарт относится к ней не лучше, чем к какой-нибудь портовой шлюхе. Он любит мадам Богарне. А у Жозефины есть кое-что, и Джина об этом знает.
— Она написала мне письмо! — тяжело дыша от невыносимой ревности, произнес Александр. — Письмо о том, что…
— Я приказал ей его написать. Приказал сблизиться с тобой, а иначе расскажу кое-что о Джине Бонапарту. Я ведь уже понял, кто прострелил мне ногу в саду за домом Жозефины. Я хотел отомстить, мне нужно было как-то оттянуть тебя от Бонапарта. Хватило бы письма, найденного при обыске, и Джину он бы сразу отпустил… — Колиньи окончательно помрачнел. — Откуда ты знаешь, может быть, я ее тоже люблю?
— Зачем ты говоришь это все мне?
— Да так, на прощанье. Вдруг больше не увидимся? — Колиньи надавил пистолетами на грудь Александра и развернул его так, чтобы их обоих было хорошо видно. — Эй, Джина! — крикнул он. — Послушай меня, несчастная сумасбродная кошка: Бонапарт не любит тебя и никогда не будет любить! Так кого из нас ты пытаешься предать?
Она выронила бокал, быстро схватила пистолет и вдруг направила его на голову Гаевского, который едва не подавился куском от неожиданности.
— А может быть, Колиньи, я хочу, чтобы и ты умер, и он, и я тоже? — Голос Бочетти вибрировал от какого-то запредельного нервного напряжения. — Да, я люблю Наполеона, этого великого человека! И хочу, чтобы умерли все его враги! Александр, еще секунда, и…
Гаевский прыгнул, уходя из-под выстрела, но Джина отреагировала мгновенно, и мальчишка рухнул в траву с простреленной спиной. Второй пистолет итальянки тут же оказался направлен на Мари. Спустить курок она не успела, пуля вошла ей прямо в сердце. Остужев видел перед собой дымящийся ствол и не мог поверить — это он выстрелил. Если бы Колиньи в этот момент решился, то убил бы Александра и ушел безнаказанным. Но француз сделал иной выбор.
— Антон! — Мари бросилась на колени, зажала рану. — Его надо перевязать, помоги мне! Быстрее, Саша!
Он пошатнулся, как пьяный, повернул голову и обнаружил, что Колиньи перед ним уже нет. Что это за проклятая игра? Что это за удивительный, непредсказуемый мерзавец? Колиньи удовлетворился тем, что Остужев сам выстрелил в собственное сердце, и решил не добивать.
— Саша!
На ватных ногах он добрался до Мари, помог ей хоть немного унять кровотечение Гаевского. Остужев
