четырех человек, значительно продвинулась вперед.
— Ты чего толкаешься?! Силу некуда девать?! — зашумели в толпе.
— А вы чего стоите как стена?!.. Ни туда, ни сюда… ни себе, ни людям! — огрызнулась Надежда Федоровна.
Щеки ее горели, выношенная старая шапка из песцовых хвостов съехала набок. Она азартно улыбнулась и, весело подмигнув Людочке, шепнула ей:
— А ну, доча! Держись за меня! Сейчас я еще разок попробую!
Второй рывок оказался яростней и сильней, чем первый, и Надежда Федоровна с Людочкой прорвались в первые ряды.
— Куда прешь?!.. Корова!.. Нахалка!.. — послышалось со всех сторон.
Но Надежде Федоровне это было безразлично. Главное, что они с Людочкой были почти у цели, стоя теперь первыми у дверей.
«Чернявый» открыл дверь, выпуская очередную партию улыбающихся, распаренных, как после бани, счастливчиков с коробками в руках.
— Молодой человек! — сказала высоким от волнения голосом Надежда Федоровна, придержав дверь ногой. — Уже половина восьмого! Когда же вы клуб запустите?
— Когда надо, тогда и запустим!
— Мы здесь с пяти часов мерзнем! Это издевательство над людьми! Пропускаете кого-то по блату, а мы стоим тут под дверью!.. — неожиданно для самой себя проговорила вдруг Людочка.
— Что?!! — прогремел «чернявый». — Да за такие разговорчики я вас вообще не пущу сюда!
— Не кричи на нее, не страшен! — вступилась мать за дочь.
— Вот именно! — не сдавалась Людочка. — И что значит «не пущу»? У нас талон! Вы не имеете права!
— Да?!.. Посмотрим, у кого какие права!!! — он захлопнул дверь.
— Тоже мне начальник нашелся! Не пустит! Да кто он такой?.. — возмутилась Надежда Федоровна.
— Он — председатель профсоюзного комитета станции! Он организовал это отоваривание!.. Главный человек здесь! — сказал кто-то из толпы.
Надежда Федоровна сникла.
— Не смей больше рот открывать, — прошипела она дочери, — а то уйдешь домой босая!
В восемь часов наконец «чернявый» открыл дверь и выкрикнул:
— Проходит клуб!
Надежда Федоровна с Людочкой рванули было вперед, но он преградил им вход рукой.
— А вы — не пойдете!
— Как? За что?!
— За разговоры!!!
Надежда Федоровна поняла, что терять ей уже нечего:
— А вы нам рот не затыкайте! У нас гласность и плюрализм!
— Поговорите еще!!!
— А что мы такого сказали? — спросила испуганная Людочка. В ее широко открытых глазах стояли слезы.
«Чернявый» толкнул ее в грудь и захлопнул дверь. Крупные детские слезы закапали из Людочкиных глаз на пальто.
— Не реви! — сказала ей мать. — Сейчас пройдем! Я ему дам «не пущу»!
«Чернявый» открыл дверь, выпуская очередного покупателя.
Надежда Федоровна, воспользовавшись удобным моментом, с силой отпихнула своим мощным телом невысокого худенького профсоюзного лидера в сторону, едва не свалив его с ног, и ввалилась в зал. Он попытался было схватить ее за пальто и вытолкнуть обратно, но она на весь магазин заорала:
— Не трогай! Убери руки! Я имею такое же право! Я двадцать лет профсоюзные взносы плачу!
Профорг клуба Маргарита Игнатьевна хотела вмешаться, но потом только махнула рукой: «Пусть сами разбираются»!
В зале и без того было полно проблем. Злые, как цепные собаки, молодые красивые продавщицы с ненавистью и презрением смотрели на «диких» покупателей. Они, словно в замедленной съемке, медленно двигались за импровизированными прилавками и, почти не открывая рта, монотонно отвечали всем одно и то же.
— …мерить сапоги не даем… платите в кассу 95 рублей…
— Ну как же платить? А если не подойдут? Говорят, у них голенище узкое, молния не сходится! — прошамкала беззубая толстая уборщица из клуба.
— Женщина, пробивайте в кассу.
— Да какая я тебе «женщина»?!
— А кто вы? Мужчина?
— Я тебе в бабки гожусь!
— Женщина, отойдите от прилавка.
Ошалелые, разгоряченные люди в расстегнутых зимних пальто с мокрыми лбами под меховыми шапками, наклонясь, стоя на одной ноге, мерили сапоги. Многие из них, сгоряча, не замечали свежевыкрашенных масляной краской в фисташковый цвет стен и, не удерживая равновесия, прислонялись к ним кто задом, кто боком…
Что-то невообразимое творилось у прилавка, где висели на вешалках синтетические кофточки с блестящим вышитым цветком на груди и лежали теплые колготки и косметика — арабские лилово-розовые тени и духи за 150 рублей. Хватали все в страшном количестве.
— А чего ими мазать, фиолетовыми-то?.. Под глазами?.. Ах, над глазами? Так это как фингал получится…
как мазать-то лиловыми, чего-то я не пойму… — допытывала всех дородная пожилая женщина в железнодорожной шинели, сильно обтягивающей ее огромные груди.
— Да чего вы еще спрашиваете! Берите не думайте! Фирма! Такого нет нигде!
— Ну пробейте три лиловых, восемь колготок и духи… как, ничего они?.. Хорошие?.. Ну, тогда — пару! — решилась наконец железнодорожница, подавая кассиру четыреста рублей.
В зале стоял гул, было душно, и атмосфера была раскалена до предела…
Надежда Федоровна попыталась было подойти к прилавку, но «чернявый» преградил ей путь:
— Сказал не пущу, значит — не пущу!
— Не имеешь права!!! — заорала Надежда Федоровна, подходя, как тесто на дрожжах, злостью.
Прорвавшаяся в зал, во время отсутствия в дверях «чернявого», Людочка потянула Надежду Федоровну за рукав:
— Мамочка! Пойдем! Ну их! Я уже не хочу эти сапоги!
— Нет! — Надежда Федоровна пыталась убрать с дороги «чернявого». — Я имею такое же социальное право на отоваривание, как и другие граждане СССР! Это — спецотоваривание для станции, а значит, и для меня! Я, может, всю жизнь ждала этого отоваривания! У нас — талон! Пойдем! — Она схватила дочь за руку и рванула вперед.
«Чернявый» понял, что, находясь с этой настырной женщиной в разных весовых категориях, он один с ней не справится, поэтому он призвал на помощь двух рослых мужиков в черных телогрейках и в черных меховых шапках с желтой железнодорожной эмблемой.
Они подхватили Надежду Федоровну с двух сторон под руки и, словно пушинку, почти по воздуху, поволокли ее к выходу…
— А-а-а!!! — От неожиданности громко закричала Надежда Федоровна.
В дверях она растопырила руки и ноги в разные стороны, уперлась ими в косяки двери и, собрав все свои силы и все свое мужество, решила держаться до последнего.
Один из «вышибал» отцеплял ей руки, а другой — с силой огромным кулаком стучал ей по спине, стараясь выбить ее из двери, как выбивают пробку из бутылки, когда нет штопора.
Надежде Федоровне было больно, и она с каждым ударом вскрикивала, словно рожала.
