По тем же соображениям в 1993–1994 годах сотрудники некоторых налоговых инспекций получали премию в процентах от сумм штрафов, взысканных ими с предприятий. Такая налоговая «издольщина», с моральной точки зрения мало чем отличавшаяся от средневековых налоговых откупов, резко усилила перераспределение финансовых средств в народном хозяйстве в пользу бюджета.
В этом смысле популярная русская поговорка «Бей своих, чтобы чужие боялись» косвенно подтверждает мысль о положительном влиянии «управленческого каннибализма» на темпы развития.
Такой механизм резко ускоряет преобразования, но не гарантирует от ошибок; более того, он их предполагает. В западных моделях управления конкуренция непрерывна, фаза конкурентной борьбы является единственной фазой, поэтому конкуренция безошибочно (или, как правило, безошибочно) выбирает то, что жизнеспособно и более эффективно. В России же, поскольку при нестабильном состоянии системы управления результатов не дожидаются, нет времени, отбирают не по результату, а по процессу. Следовательно, победителем может оказаться не тот, кто обеспечит наивысшие окончательные результаты, а тот, кто, не имея стратегической перспективы, в краткосрочном плане дает лучшие, промежуточные показатели.
Хрестоматийный пример — Лысенко в биологии. Классическая генетика обещала вывести хорошие сорта растений и хорошие породы животных, но лишь спустя долгое время. Генетики сразу говорили, что селекция не дает быстрого результата. Такой подход никак не отвечал общему духу нестабильной эпохи индустриализации и коллективизации. Страна требовала от ученых немедленных «чудес науки». «Примечательно само название доклада такого видного биолога, как M. M. Завадовский, на заседании коллегии Наркозема (1931 г.) „Догнать и перегнать природу!“»[177].
В отличие от настоящих ученых малограмотный агроном Лысенко обещал за несколько лет выдать совершенно потрясающие результаты. И в некоторых случаях он получал какое-то временное повышение урожайности за счет промежуточных биологических эффектов (потом эти эффекты естественным образом сошли на нет). Благодаря этому он стал монополистом в биологической науке и ликвидировал (отчасти и физически) в СССР научную генетику как таковую. Данные события были не трагической случайностью, а закономерным следствием конкуренции по-русски.
Советский Союз был второй в мире страной (и пока он замыкает этот список), сумевшей сделать и вывести на орбиту многоразовый космический корабль «Буран», аналог американского челнока «Шаттла». С другой стороны, то, что «Буран» в отличие от американского «Шаттла» был сделан в единственном экземпляре и использован только один раз (в экспериментальном беспилотном режиме), хотя для этого пришлось разработать и построить сам корабль, систему вывода на орбиту, гигантскую посадочную площадку из специального бетона невероятной толщины, — все это говорит о вопиющих ошибках в системе управления.
Если наши специалисты поняли, что это ошибочный, тупиковый путь развития, зачем тогда делали первый экземпляр? Если не тупиковый путь, то почему он не используется? Если СССР хватило сил и средств (15 млрд долларов)[178] только на то, чтоб его разработать и в одном экземпляре сделать, а на последующее использование нет денег, тогда почему этого не поняли заранее? Наша история полна подобными примерами ухода в тупиковый путь развития.
Этот врожденный дефект русской модели управления в какой-то мере блокируется особенностями процедуры принятия решений в условиях нестабильной фазы. Лица, принимающие решение, тоже находятся в «агрессивной» внешней среде, за неверные решения они расплачиваются незамедлительно. Нарком, выбравший для постановки на производство не лучший образец из нескольких моделей новой продукции, будет наказан. Причем наказан не через несколько лет собранием акционеров (за падение курса акции вследствие неверного конструкторского решения), а немедленно репрессирован, после того как выявились недостатки данной продукции.
Поэтому при выборе модели нарком сделает все возможное для принятия выверенного решения — привлечет лучших экспертов (которые, в свою очередь, тоже несут суровую ответственность), организует необходимые исследования и т. д. Если «конкуренция администраторов» распространяется на всю управленческую вертикаль, то принимаемые решения, согласно традиционным для России взглядам на управление, отличаются приемлемым качеством.
Действующая на этапах нестабильного состояния системы управления «конкуренция администраторов» нередко дает возможность вырваться вперед на тех направлениях, где Россия до этого отставала. Она позволяет концентрировать ресурсы там, где наметился прогресс, или же там, где отставание стало недопустимым. Рынок на них еще не отреагировал, а централизованная система, включающая руководителей и экспертов, которые собственной шкурой отвечают за результат, отреагирует должным образом (особенно в тех случаях, когда не надо искать новых решений, а нужно лишь «догнать и перегнать» по уже полученным в других странах образцам).
Так, известная практика советского кино, когда тому, кто получил престижную премию, давались деньги на новый фильм независимо от мнения публики, позволяла ставить шедевры. Андрей Тарковский, еще отнюдь не снискавший в народе популярность, получил престижную премию на Венецианском кинофестивале за «Иваново детство», после чего ему позволили потратить огромные по тем временам средства, позволили нарушить многие запреты с тем, чтобы снять «Андрея Рублева». Не будь советской системы кинематографии, вряд ли в западном мире он сумел бы получить столь большие деньги на такой нестандартный, мало кому понятный в то время фильм, как «Андрей Рублев». Вряд ли бы он уговорил какого-нибудь продюсера. (Впрочем, «Андрей Рублев», как и космический челнок «Буран», служит примером бездарного использования выдающихся достижений. Ведь фильм долгие годы не выпускали в прокат.)
Если в условиях нестабильной фазы русской системы управления достигается большее воздействие конкуренции, чем в стабильной западной конкурентной среде, то почему же Россия не переводит свою систему управления в постоянный режим «конкуренции администраторов»? Почему система управления в России не всегда функционирует так, как она работала при Петре I или Сталине?
Потому что, находясь в нестабильном режиме, русская система управления разрушает сама себя. Она имеет встроенные ограничения, препятствующие чрезмерной продолжительности нестабильной фазы. Хозяйствующие звенья, а также все население страны, защищаются от повышенной жесткости системы. Постепенно они вырабатывают механизм, обеспечивающий относительную безопасность каждого звена, каждого руководителя и подчиненного за счет снижения результативности самой системы управления. Она на глазах становится мягче, беззубее, постепенно теряет действенность. Примером может служить «управление в стиле хронического согласования», достигшее своего пика при Брежневе. В периоды нестабильного состояния системы управления огромные людские жертвы и хищническое использование ресурсов неизбежно приводят к истощению страны и ослаблению ее мобилизационных возможностей. И население, и государственный аппарат нуждаются в передышке, чтобы «зализать раны», восстановить численность, залатать бреши в экономике, восстановить упавший уровень потребления. Как будто именно о нестабильных фазах системы управления говорил Лао-Цзы: «Когда правительство деятельно, народ становится несчастным. Лучший правитель тот, о котором народ знает лишь, что он существует»[179]. Каждый из периодов господства «конкуренции администраторов» характеризуется резким падением уровня жизни и прочими бедствиями.
«В 1520 г. жители Нарвы писали в Ревель: „Вскоре в России никто не возьмется за соху, все бегут в город и становятся купцами — люди, которые 2 года назад носили рыбу на рынок или были мясниками, ветошниками, садовниками, сделались пребогатыми купцами и финансистами и ворочают тысячами“»[180]. Это еще до реформ и войн Ивана Грозного. «Альберт Кампенезе писал папе римскому: „Московия весьма богата монетою, добываемою больше через попечительство государей, нежели через посредничество рудников, в которых, впрочем, нет недостатка, ибо ежегодно привозится туда со всех концов Европы множество денег за товары, не имеющие для москвитян почти никакой ценности, но стоящие весьма дорого в наших краях“»[181].
А через полвека, когда последствия нестабильной системы управления Ивана Грозного были налицо, по тем же местам проехал Флетчер. «Он обнаружил там пустыню… В писцовых книгах 1573–1578 гг. в станах Московского уезда числится от 93 до 96% пустоши. В Бежецкой пятине Новгородской в 1551 г. было всего 6,4 % запущенной земли, в 1564 г. — 20,5 %, в 1584 г. — 95,3 %.
Такое же положение было в промышленности и торговле. В Устюжне население занималось металлообработкой и торговлей. В 1567 г. в Устюжне 40 лавок принадлежало „лучшим“, то есть самым
