тем большую роль в хозяйственной жизни играла заначка. Без нее уже никто не мог обойтись. Н. Епанчин, директор пажеского корпуса в застойные предреволюционные годы, вспоминал: «Очередной ротный командир, полковник Шумилов, доложил, что ввиду недостаточности отпуска денег на кормление пажей невозможно обойтись без „мертвых душ“, т. е. показывать по отчетным листам больше пажей, состоящих на довольствии, чем есть на самом деле»[517].
Аналогичным образом в брежневскую эпоху обкомы, горкомы и райкомы КПСС как параллельные управленческие структуры часто предписывали предприятиям и организациям выполнять те или иные работы исходя из того, что у тех есть неучтенные, левые ресурсы. Например, обязывали предприятия что- нибудь построить подшефному колхозу, отремонтировать, организовать, прекрасно зная, что соответствующие стройматериалы и деньги на зарплату не выделены. Изначально знали — у вас есть что- то, выкрутитесь. Это был первый шаг к легализации теневой экономики, без которой официальная система управления уже не могла обойтись.
Например, Ярославское транспортное управление в конце 70-х — начале 80-х годов за счет того, что по документам расходовало материалов больше, чем на самом деле, сэкономило бензин, запчасти и фонд зарплаты. Обменивая неучтенные транспортные услуги (оказываемые на неучтенном бензине, запчастях и зарплате) на стройматериалы, удалось построить двухэтажный двенадцатиквартирный жилой дом в поселке Петровском.
Построить-то построили, а квартиры в нем своим работникам предоставить не могут, так как дом надо принимать на баланс, а для этого нет законных оснований. Ведь дом возник «из воздуха», на него ни одного кирпича, ни одного гвоздя, ни одного рубля зарплаты строителям не выделено, он был построен за счет заначки. В конце концов волевым решением начальника дом приняли на баланс по статье — угадайте какой? — «имущество, обнаруженное при инвентаризации». Двенадцатиквартирный дом! Это не анекдот, а реальный случай. Я хорошо знаю юриста и экономиста, провернувших эту операцию.
Застойные брежневские годы были апофеозом стабильной системы управления, когда уже ничто не работало, государственный аппарат рука об руку с населением разворовывал и саботировал все что только можно. Например, именно тогда Госагропром СССР к традиционным каналам образования заначки («нормам естественной убыли» пищевых продуктов: усушке, утруске и т. п.) добавил дополнительные: «нормы снижения качества»[518]. В этот период получение заначки стало главным мотивом экономического поведения не только индивидуумов, но и целых организаций.
Престижными считались те отрасли и рабочие места, где можно было получить больше заначки в широком смысле этого слова, то есть всех видов левых доходов, которые были воплощены, в частности, в доступ к дефицитным товарам и услугам. Характерный анекдот того времени: друзья спрашивают у мрачного мужика: «Что такой невеселый?» «Да, — отвечает, — вчера по ошибке жене вместо зарплаты заначку отдал». «Так радоваться надо», — говорят друзья. «Да нет, заначка больше была»…
Чем сильнее давит пресс уравниловки, тем больше стимулов уходить в теневую экономику и получать доход в виде заначки. Так, сапожник в ремонтной мастерской службы быта не мог законным способом повысить свой заработок. Если бы он отремонтировал обуви больше, чем в прошлом месяце, то нормировщик тут же повысил бы ему норму и срезал бы расценки. В следующем месяце сапожник проработал бы больше, но получил бы в точности такую же сумму денег. Чтобы увеличивать доход, люди просто были вынуждены утаивать свой дополнительный труд и получать оплату за него не в форме нормальной зарплаты, а в качестве заначки.
Если говорить о промышленных предприятиях, то наименее криминальным, почти официальным каналом заначки являлся и до сих пор является так называемый второй отдел. Практически на любом почти предприятии есть второй отдел, то есть тот отдел, который должен обеспечивать постоянный мобилизационный запас сырья, материалов и готовой продукции на случай войны или чрезвычайного положения. Все знают, что склад второго отдела — это заначка для предприятия. В случае внезапных проверок «сверху» (впрочем, по-настоящему внезапных проверок не бывает) часто выясняется, что на складе второго отдела либо нет подтвержденных документами товарно-материальных ценностей, либо вместо них лежит откровенный брак, непригодный ни в мирное, ни в военное время.
К настоящему времени из крохотной заначки вырос колосс нынешней теневой экономики, в которую погружена без исключения вся страна. Каждый или организует теневую экономическую деятельность, или участвует в ней, получая доходы от скрытых приработков и хищений, или участвует в неявном перераспределении этих доходов, или, на худой конец, по долгу службы борется с этими явлениями (при этом вольно или невольно продолжая быть узелком в сети теневых хозяйственных отношений).
Как деликатно отмечает английский ученый Теодор Шанин, «невозможно осмыслить работу современной российской промышленности без того, чтобы понять, что завод дает своим работникам помимо зарплаты (которая часто месяцами не выплачивается)»[519]. Для предприятий «уход от налогов стал практически безальтернативной тактикой. Средняя фирма, уплачивающая все налоги, оказывалась неконкурентоспособной по издержкам в сравнении с ее конкурентами, фактически действующими в условиях льготного налогового режима. Соответственно, все фирмы, присутствующие на рынке, в той или иной мере были вынуждены нарушать законодательство» [520].
Перерасход материальных ресурсов на предприятиях свидетельствует не только о технологическом отставании, но и об огромных масштабах перераспределения ресурсов из легальной экономики в теневую. Например, в себестоимости продукции современных российских птицефабрик затраты на корма составляют до 85 % по сравнению с 50 % в США, хотя суточный привес бройлера равен лишь 23 граммам по сравнению с 52 граммами на американских птицефермах[521]. Нетрудно догадаться, куда «утекает» перерасход кормов и как это способствует подъему личного подсобного хозяйства. (По данным Госкомстата, «в сельском хозяйстве доля теневого сектора превышает 90 % добавленной стоимости, и это объясняется тем, что подавляющее большинство сельхозпродукции производится в России не на сельхозпредприятиях, а в частных хозяйствах населения»[522].)
Еще одной чертой новой теневой экономики в России стало широкое распространение скрытой занятости. Стахановского накала энтузиазм, с которым наши соотечественники участвуют в незаконной хозяйственной деятельности, уже привел к тому, что «в условиях экономического кризиса теневая экономика в России имеет устойчивую тенденцию к росту. По оценке аналитиков американского инвестиционного банка Chase Manhattan, в 1999 году она выросла на 5,4 % (официальный ВВП лишь на 1,8 %). …Согласно недавним исследованиям, 27 % трудоспособных россиян (а это 21 млн человек) имеют официально не учтенную вторую работу, причем около половины из них заняты в „посреднической деятельности“, треть — в розничной торговле, а оставшиеся — в челночном бизнесе»[523].
«Данные опросов свидетельствуют, что до трети трансакций в экономике в договорах не фиксируется. Может скрываться наем рабочей силы. Так, по данным Института сравнительных исследований трудовых отношений, в негосударственном секторе России восемнадцать процентов рабочей силы было занято в теневых сегментах, то есть их взаимоотношения с работодателем не были оформлены. Часто скрываются доходы»[524]. «Доля теневой экономики в общем объеме ВВП России, по оценкам Госкомстата России, составляет в последние годы более 20 %» [525].
Необходимым условием выживания и благополучия как населения в целом, так и каждого отдельного русского, становится умение извернуться, изобрести какие-то обманные технологии, перехитрить систему управления и не выполнить те условия, в которые она его ставит. Эта удивительная изощренность в нейтрализации системы и несоблюдении требований законодательства имеет неизбежным следствием невероятный размах коррупции, обмана, надувательства во всех сферах жизни — хозяйственной, идеологической, политической, личной.
Ярче всего это проявляется в торговых делах, начиная с поговорки «Не обманешь — не продашь». Как Пушкин описывает в «Евгении Онегине» Макарьевскую ярмарку:
