первый раз пили русскую
Водка к тому времени уже начинала потихоньку действовать на нас обоих, и Якоби церемонно застегнул на мне кожаный поясной ремень с русским пистолетом в такой же кожаной кобуре. Я чувствовал себя в тот момент американским ковбоем.
На следующее утро мы были снова в пути уже тогда, когда солнце еще только едва-едва начинало показываться из-за горизонта. Обойдя стороной Полоцк, мы продолжали двигаться на восток по направлению к городу Городок, расположенному немного к северу от железнодорожной линии от Ленинграда к Витебску и Орше. Мы шли правильно организованным боевым порядком, и настроение у всех было по-праздничному приподнятым. Наше наступление получалось настолько стремительным, что казалось, что Москва совсем рядом — где-то там, прямо за горизонтом. К тому времени мы располагали уже довольно значительным количеством трофейных русских лошадей и поэтому могли менять упряжки довольно часто. Несмотря на то что наши маленькие, но неизменно жизнерадостные Макс и Морис значительно облегчали наше продвижение как пехоты, мы все же старались щадить их. Незначительные сами по себе перестрелки с врагом, которого мы гнали в направлении Витебск — Смоленск, случались все реже и реже.
Мы неуклонно двигались к Москве. Каждый день приближал нас к этой нашей главной цели на тридцать-сорок километров. С потертостями ног теперь ко мне почти не обращались. Ноги уже привыкли к этому тяжелейшему бесконечному переходу — так же, впрочем, как и сознание. Все теперь воспринималось намного более простым и легким, чем раньше, и нам казалось, что, если потребуется, мы сможем дошагать таким же бодрым аллюром хоть до самого Урала. Минуемые нами пейзажи появлялись и исчезали за нашими спинами, точно встречные корабли во время шикарного морского круиза…
Вот на горизонте показались и стали приближаться клубы густого черного дыма. Это горит подожженный отступающими русскими город Городок. Несколько русских снайперов-смертников выволакиваются из их укрытий на улицу. Город взят. Брошенный город. Город-пустыня…
Мы сворачиваем к югу и примерно в восьмидесяти километрах от главного направления нашего движения гасим два очага вражеского сопротивления между Городком и Витебском. Мы окружаем врага, и на запад отправляется очередная внушительная партия пленных…
Витебск, пока что самый крупный город из пройденных нами за всю кампанию, — взят. Русские и его превратили в одно большое пожарище. Выжженная, безжизненная земля…
Снова на северо-восток, по направлению к Велижу. Дезорганизованные русские беспорядочно вступают в бой то там, то здесь, но явно без единого скоординированного плана. У нас несколько раненых и убитых. Нойхофф не скрывает своего ликования по поводу наших несомненных успехов в продвижении к нашему главному призу — столице всех Советов…
Велиж взят и вскоре остается позади. Стремительно растет количество пленных и захваченного нами оружия…
Тридцать километров за один день, сорок за следующий день, затем еще тридцать… Наши войска проглатывают эти расстояния с радостной непринужденностью и даже азартом. Начинает уставать только мой старый верный Ламп. Я стараюсь беречь его, как только могу, — то иду пешком, то еду в моем «Мерседесе». Поскольку Вегенер был комиссован по ранению, я затребовал нового водителя. Им оказался ефрейтор Крюгер. Он очень умело и аккуратно ездит по запруженным войсками дорогам и добросовестно присматривает за состоянием самой машины. На должности Вегенера состоит теперь Мюллер. Я строго проинструктировал его держаться вместе с санитарной тележкой подальше от очагов боевых действий. Потерять еще и Мюллера я просто не могу — заменить его будет просто невозможно.
25 июля. Прошло уже десять дней с тех пор, как мы штурмовали водную протоку у Гомелей и прорвали сталинскую линию. По России нами пройдено уже 320 километров. Позади уже более двух третей дороги до Москвы…
— К концу августа будем уже там, — как-то высказал Якоби, возлегая под деревом во время короткого полуденного привала для передышки.
— Давайте-ка подстрахуемся и скажем так, что в сентябре, — отозвался Кагенек.
— Вот вы где! — послышался голос Ламмердинга, не замедлившего присоединиться к нам в прохладной тени. — Вот. Только что пришло.
Он протянул нам официальное сообщение о результатах битвы за Смоленск.
Якоби стал читать вслух:
«В центральной части Восточного фронта группой армий под командованием генерала фон Бока доведена до блистательного победоносного завершения великая битва за Смоленск… врагу нанесен огромный урон в живой силе и технике… триста десять тысяч пленных… захвачено три тысячи двести пять единиц бронетанковой техники… три тысячи сто двадцать артиллерийских орудий и огромное количество других видов стрелкового оружия… Люфтваффе под командованием Кессельринга уничтожили тысячу восемьдесят девять русских самолетов… решительный прорыв сильно укрепленной сталинской линии обороны… Витебск взят… Колонны моторизированной пехоты широким фронтом продвигаются к линии Орша — Смоленск… 16-го и 17 июля Смоленск пал под блистательным натиском дивизии моторизированной пехоты и надежно удерживается в наших руках, невзирая на свирепые контратаки врага… грандиозная битва развилась в глубину на двести пятьдесят километров… исключительные по своему накалу бои под самим Смоленском, а также в районах Витебска, Полоцка, Невеля и Могилева… участь окруженных сил врага предрешена. Эта победа стала убедительным доказательством превосходства немецких генералов, инициативности подчиненных им командиров частей и выдающейся отваги и стойкости наших солдат… Этот успех имеет огромное значение для продолжения наших дальнейших операций, и о падении Москвы можно говорить уже с полной уверенностью.»
Якоби взволнованно уронил вдоль тела руку с только что прочитанным текстом, затем, как бы опомнившись, вернул листок Ламмердингу.
— Фантастика… — только и смог проговорить он. — Это почти невероятно.
Все мы пребывали под глубочайшим впечатлением от этого официального сообщения об успехе Вермахта. Вот мы здесь, батальон почти не имел потерь, пройдено более двух третей дороги до Москвы; грандиозная битва не на жизнь, а на смерть только что завершена разгромом врага; теперь он наверняка будет отступать до самых ворот Москвы. Для Адольфа Гитлера это был несомненный триумф. Мы должны были признать его гений, и в этот момент его приветствовали и славили вдоль всей огромной линии нашего фронта как ниспровергателя коммунизма.
— Ну как, Кагенек, еще не передумали? — с задором спросил Якоби. — Что вы скажете об этом теперь?.. Будем мы в Москве в следующем месяце?
— Возможно, вы и правы, Якоби, — сдержанно отозвался Кагенек. — Дороги с каждым днем становятся все лучше, а от Смоленска до Москвы — вообще прекрасное скоростное шоссе. Да, мы, пожалуй, могли бы быть в Москве в следующем месяце.
— И что же?
— Давайте все же не будем забегать вперед раньше времени. Когда мы возьмем Москву, у нас в руках окажется самое сердце России… — задумчиво проговорил он, и его глаза приобрели какое-то отсутствующее выражение. — Это могло бы означать конец войны…
— Хальтепункт!
Это, конечно, был голос оберста Беккера. Спутать его невозможно было ни с кем. Командир полка вышел из своей машины. Я подошел к нему и, вытянувшись по стойке смирно, отдал честь. «Что бы это могло быть? — напряженно раздумывал я про себя. — Выговор? Небольшое дисциплинарное взыскание? Или, напротив, поощрение?» Беккер вытащил из кармана маленький футлярчик.
— Именем фюрера и Верховного главнокомандующего Вермахта за примерное мужество, проявленное в боях за Полоцк, вы награждаетесь Железным Крестом 2-го класса, — произнес он подобающим моменту официальным, но в то же время и дружелюбным голосом.
Он приколол мне крест и ленту на правую сторону груди и добавил:
— Я поздравляю вас. Вы очень сильно рисковали.
Его адъютант, фон Калкройт, вручил мне наградной лист и тоже горячо пожал руку. Беккер подошел к
