узнали о том, что прорыв прошел успешно по всей линии наступления и что наша дивизия в полном составе преследует разбитых красных.
Вечером нам пришлось выбить несколько отрядов русских из деревни, которую мы наметили себе для ночлега. Согнав местных жителей в одну половину их деревни, мы заняли для нашего расквартирования другую половину домов. Красные как раз успели хорошенько натопить их для нас.
На следующий день русские наспех подготовили у нескольких деревень оборонительные позиции и бросили против нас свежие силы. Однако наш свирепый лобовой огонь в сочетании с применением нами двойного охвата (захвата в клещи), как и всегда, оказались исключительно эффективны и причинили врагу ощутимые потери. Те, кому удавалось вырваться из нашего капкана, сеяли панику среди остальных сопротивлявшихся. Наши потери были куда менее значительными.
5 октября мы заняли подобным образом пять деревень и преследовали врага вплоть до самой поздней ночи. Однако в процессе этого роты нашего батальона оказались разбросанными на довольно обширном пространстве, и я примкнул к 10-й роте Больски, приписанной к резерву. Было уже 11 часов вечера, но мы не прекращали нашего движения, чтобы догнать остальную часть батальона и не остаться без ужина. Мы не ели ничего весь день и, несмотря на частые боевые столкновения, покрыли расстояние в сорок километров. Ночь была холодной, и чтобы согреться, я спешился и пошел рядом с Больски. Вдруг всполохи пожара горевшей неподалеку деревни осветили неясные очертания какого-то массивного контура на обочине дороги. Предмет походил на пушку, но внизу у него почему-то мерцало какое-то тусклое свечение.
— Что это? — схватил я за руку Больски.
— Черт его знает! Что-то странное, не правда ли?
— Эй! Пароль! — крикнули мы в темноту.
Ответом нам была только зловещая тишина.
Мы стали осторожно приближаться к подозрительному предмету, держа наготове автоматы и гранаты. В очередном отблеске пожара мы разглядели вдруг силуэты двух лошадей и полевую кухню. Нашу собственную полевую кухню! Один из солдат Больски приподнял крышку котла, и до нас донесся изумительный запах бобов, лука и мяса. Но где же кухонные «буйволы»? Ни их тел, ни каких-либо следов схватки видно не было. Мы стали громко звать нашего повара по имени. В ответ на это в придорожных кустах раздался наконец робкий шорох, и из них, стыдливо отводя глаза, вылезли повар и три его помощника. Их комично-жалкий вид смягчил сердце даже свирепого Земмельмайера.
— Какого дьявола вы там делали? — воскликнул Больски. — Мы уже думали, что русские перебили вас всех! Ну, говорите же, ради бога, хоть что-нибудь! Почему бросили полевую кухню?
Повар, казалось, собирался с силами, чтобы выдавить из себя хоть слово.
— Мы ехали по этой дороге к штабу батальона, и вдруг из темноты к нам приблизилось около тридцати человек. Мы вначале подумали, что это наши, но когда они окружили кухню, мы поняли, что это русские. В тот же самый момент и они увидели, что мы — немцы. Они сразу убежали, и… мы тоже.
— И что же, даже не сказали друг другу «до свидания»?
Все, кроме «буйволов», разразились дружным хохотом.
— Ну ладно, теперь вы нашлись. Я ужасно голоден. А как вы, доктор?
— «За» обеими руками.
Мы все с аппетитом съели по большущему половнику тушеного мяса с луком и бобами — это было восхитительно — и мысленно поблагодарили русских за то, что они оказались такими нервными, когда натолкнулись на котел с нашим ужином. К полуночи мы догнали наш батальон, расположившийся на ночлег на ферме невдалеке от деревни. Пища была роздана уже «умиравшим» с голоду солдатам, после чего практически весь батальон втиснулся в амбары, наполовину заполненные сеном и соломой.
— Слава богу, что мы сделали привал здесь, а не в деревне, — пробурчал маленький Беккер, когда я устроился рядом с ним на копне сена. — В деревне полно Иванов. Если бы мы попытались разместиться на ночь там — накликали бы себе на голову целое сражение. Ноги-то у них, наверное, мерзнут точно так же, как у нас.
Лежавший рядом с нами Нойхофф не произнес на это ни слова. Он провалился в сон буквально мгновенно — сразу же, как только принял горизонтальное положение. По нему стало очень заметно, что постоянное напряжение и стрессовость последних дней сказываются на нем гораздо сильнее, чем на всех нас, а груз ответственности, возложенной на него, рос при этом день ото дня.
Беккер оказался прав. Русские устроили оборонительные сооружения по всему периметру деревни, но основная часть противника расположилась на ночлег поближе к выездным дорогам и выдвинулась за полчаса до рассвета. Их последние арьергардные отряды как раз покидали деревню, когда мы входили в нее сразу с двух направлений. Было совершенно ясно, что враг торопится отступить как можно дальше — к ближайшим окрестностям Москвы, но пребывает в постоянном напряжении из-за того, что за ним по пятам следуют наши бронетанковые дивизии и дивизии моторизированной пехоты, неуклонно отжимая его в направлении к Зубцову, Старице и Калинину.
Где-то уже ближе к полудню мы решили заглянуть ненадолго на местную государственную сыроварню, работавшую как ни в чем не бывало на полную мощность. Все желавшие напились, кто сколько смог, молока, наелись сливочного сыра с нашим армейским хлебом, а также запаслись головками твердого сыра еще и впрок, набив ими вещмешки.
— Угощайтесь, дети, не стесняйтесь! — радостно бубнил Больски набитым ртом. — Это все бесплатно — неустанная забота о вас папаши Сталина!
Вокруг нас с любопытством собралось несколько русских рабочих сыроварни. Они дружелюбно улыбались нам и совершенно безбоязненно наблюдали за тем, как мы лакомимся плодами их трудов.
— Извольте видеть — в России счастливы абсолютно все, даже штатские! — сухо съязвил Крамер. — В конце концов что-то рациональное есть и в большевизме: никто ничем не владеет, поэтому и терять им тоже нечего.
—
На следующий день, легко преодолев незначительное сопротивление противника, мы заняли городок Бутово и захватили при этом большое количество пленных. Вся вторая половина дня и вечер были объявлены свободными. В лучах позднего осеннего солнца Бутово выглядело очень миролюбиво и живописно. Деревья готовились сбросить свои золотисто-коричневые одеяния, а неспешно проплывавшие в небе темно-лиловые облака наталкивали на мысль о том, что лето и осень шлют нам свой одновременный прощальный привет. Кагенек, молодой лейтенант Гелдерманн и я неспешно прогуливались по улицам Бутова. Горожане были очень приветливы и милы с нами. Было совершенно очевидно, что они не относятся к нам как к врагам или завоевателям.
— Их будет совсем не трудно перетянуть на нашу сторону, — заметил Кагенек. — Нам лишь следует вернуть этим людям то, что отнято у них Сталиным и большевизмом. Пока еще для этого есть и время, и возможность, но уже совсем скоро может стать слишком поздно…
Облокотившись на ограду, окружавшую его бревенчатый дом, нас с интересом разглядывал пожилой крестьянин. Судя по внушительному количеству сложенных у него на дворе лесоматериалов, пил и топоров, он был, должно быть, дровосеком или плотником. Старик обладал весьма колоритной внешностью и мог бы послужить прекрасной моделью для скульптора. Его иссеченное суровыми ветрами и морозами лицо было будто бы вырезанным из старого сучковатого дерева.
— Взгляни-ка на этого старика-крестьянина, — сказал я Кагенеку. — Ему, наверное, есть о чем вспомнить. Он и царский режим еще застал; по сути, он был уже в довольно зрелом возрасте, когда расправились с царем. А сейчас он доживает вторую половину своей жизни при большевиках. Интересно было бы знать, что он обо всем этом думает…
— Бьюсь об заклад, что он лишь подчинился красным, но никогда не любил их, — откликнулся Кагенек. — Иначе он не смотрел бы на нас сейчас столь дружелюбно.
— А я думаю, что он не любил ни царей, ни большевиков, — вставил Гелдерманн. — Его борьба за существование всегда была, по сути, неизменной. Одни и те же невзгоды, невежество и бедность при обоих режимах.
— А я догадываюсь, какой вопрос он хотел бы нам сейчас задать, — задумчиво продолжал Кагенек. —
