прибалтийские страны и прочие депрессивные земли, лишенные света и неспособные к пониманию красоты, вместе взятые. Нигде я не видел столько замечательной живописи, как в музеях Рима и Флоренции! А скульптура! Мы знакомы здесь только с копиями, а все подлинники находятся на виллах и в музеях Италии.
Микимаус аккуратно взял Георгия за локоть и, преданно глядя в глаза, стал умолять:
– Георгий! Они просто хотят пригласить вас участвовать в выставке русских художников, которая будет через полгода…
– Знаете, Николай, у меня нет работ даже для собственных коллекционеров, не говоря уже о музейных выставках! А групповые меня вообще не интересуют. Все мои работы зарезервированы на несколько лет вперед. Забудьте вы об этих людях. Давайте лучше выпьем еще вина.
– Георгий! – взмолился Микимаус. – Ну что мне для вас еще сделать?
– Что сделать? – задумался Георгий. – Мне нужно два костюма «Come de garson» из последней коллекции, размер S, черного и белого цвета.
– Вы шутите?
– Ничуть! Давайте сменим тему, – предложил Георгий. – Сонечка! Какая-то вы сегодня задумчивая.
Соня вспыхнула нежным румянцем до самых ушей.
– Знаете, я сегодня поняла, что не права, – тихо прошептала она.
– Вы о Тимуре?
– Да! Я бросила его в очень депрессивном настроении, и неизвестно, каких бед он теперь может натворить. Я знаю его и чувствую, что мне нужно вернуться, боюсь, как бы он не совершил чего-нибудь ужасного.
– Что же, может, вы и правы, – согласился Георгий. – Возвращайтесь сегодня же. Я знаю Тимура двадцать лет и очень люблю его. Он фантастически талантлив, но нуждается в постоянной опеке. Его нельзя оставлять без присмотра, нужно все время хвалить и позволять чувствовать свое лидерство, иначе он начнет добывать его самыми недозволенными методами.
– Знаете, наши отношения зашли в такой тупик, что мне еще сегодня казалось, будто я утратила к нему уважение. Он вел себя таким образом, что я постоянно плакала.
– Он просто очень гордый и самолюбивый человек. Что-то у него не получается.
– Да, я только сейчас поняла, как я его люблю, – прошептала Соня.
В прихожей зазвенел колокольчик, пес вскочил и, глухо ворча, понесся к дверям.
– Только не пускайте сюда этих американцев, – взмолился Георгий.
Наташа ушла и вскоре вернулась в сопровождении Горского. Куратор имел усталый вид, лицо его раскраснелось от жары, седая шевелюра была всклокочена, туфли в пыли. Горский бросил в кресло свой тяжелый портфель и заключил Пепла в объятия.
– Здравствуйте, Георгий, – устало произнес он, похлопывая хозяина дома по спине. – Здравствуйте, господа! Здравствуйте, Соня! – поприветствовал он компанию. – В городе жуткий ливень, а у вас здесь такая благодать, как на другой планете.
– Андрей Андреевич! – радостно вскочила с места Соня.
Совершенно неожиданно она обрадовалась появлению этого неряшливого человека. Близоруко щурясь, Горский надел очки и с жадностью стал осматривать незаконченную работу на мольберте:
– Обожаю вашу морскую тему!
– Спасибо. Что нового в городе, которого нет? – в ответ поинтересовался Георгий.
– Масса событий, – уставшим голосом сообщил Горский. – Не знаю даже, с чего начать.
– Начните с самого интересного.
– Боюсь, что мои новости скорее печальные.
– А что случилось? Закрылась галерея «Свинья»? – шутливо предположил Пепел. – Неужто вы остались без работы?
– На этот раз в точку. Только она не закрылась, а сгорела!
– Что вы говорите? – изумились собравшиеся. – Как? И кто же ее поджег? Неужели сам Дольф? Очередной рекламный трюк?
– Все не так весело, как вы предполагаете. Я бы сказал, что положение трагическое, и происшедшее не оставляет места для шуток – вчера вечером убиты братья Лобановы, бедняга Дольф получил тяжелые увечья, а сама галерея сожжена и уничтожена. Таковы вкратце новости из города, которого нет, – грустно закончил свой доклад Горский.
– У меня просто в голове не укладывается, – испуганным шепотом произнесла Наташа. – Как убиты? За что?
– Если бы не избитость этой пошлой фразы, то можно было бы констатировать «смерть за искусство».
Георгий выключил музыку, и в комнате воцарилось молчание. Горский налил себе полный бокал вина, выпил, вытер губы тыльной стороной ладони и, сразу захмелев, попытался улыбнуться.
– Ведется следствие. Известно, что действовала какая-то группировка националистов. Картина обессмертила Близнецов, но убила физически.
– Какая картина?
– «Красная площадь». А я ведь, Соня, честно признаться, приехал за вами. Все, конечно, сейчас воспринимается как сплошной кошмар: ярмарка, скандалы, убийства, поджоги! Но я должен сообщить, что после вашего перформанса в Манеже разразилась настоящая буря.
– Какая еще буря? – испуганно прошептала Соня.
– Не бойтесь, ничего страшного – буря восторга! Вот только малая часть прессы, посвященная событию. Везде критики ставят вас выше всех художников, а их там было немало.
Горский вынул из портфеля увесистую пачку ксероксных копий.
– Ваш перформанс и инсталляция признаны одними из лучших. Вашу кровать купили – коллекционеры чуть не передрались за нее. Это успех.
От охватившего ее волнения Соня не нашлась что ответить. Все услышанное настолько ее поразило, что она впала в состояние ступора и перестала что-либо понимать. Горский говорил и говорил: про трагедию Близнецов, про свои новые проекты. Все обсуждали ужасную новость, пили вино, а она неподвижно сидела и, не чувствуя своего тела, подавленно молчала. Только легкий гул в руках, как будто целый день таскала ведра с водой, и растущее откуда-то изнутри ощущение надвигающихся перемен.
– А что, Сонечка, – вывел ее из ступора голос Пепла. – Вы же хотели увидеть Тимура? Вот и поезжайте.
– Да, поедемте! – присоединился Горский. – В городе вас действительно ждет Тимур, я виделся с ним вчера ночью.
– Тимур? Да, я хочу, я очень хочу его увидеть…
19
Тимур спал и с волнением проживал необычайно яркое сновидение. Он видел самого себя в обществе очень миленьких полуодетых девиц, которые строили ему глазки и, казалось, были совсем не прочь, чтобы он ими занялся. Он даже руки вытянул, желая приобнять одну из самых привлекательных красоток, но тут что-то произошло – какие-то посторонние ощущения полезли в этот дивный сон и подло помешали насладиться идущей в руки податливой добычей. Тимур крутился, вертелся, прижимался щекой к подушке, но ни одно из этих ухищрений не помогло. В конце концов он раздраженно открыл глаза и понял, что одеяло съехало на пол, на улице дождь, манящей девушки на самом деле нет, а ему нестерпимо холодно от сырого ветерка, врывающегося в комнату через распахнутое окно. Миллионы дождевых капель с барабанным боем гремели по ржавой жести мансардной крыши и с бульканьем стекали в ливневый желоб. Никакой трубы под этим желобом не имелось, а потому весь поток воды низвергался прямиком на капот припаркованного внизу автомобиля и производил при этом сильнейший фонтанный шум. Тимур толкнул ногой раму, окно прикрылось, а сам он закачался. Когда из мастерской увезли кровать, он стал ложиться спать на надувном матрасе, который, постепенно сдуваясь, превращался под утро в зыбкое ложе, трясущееся, как желе. В памяти всплыли красивые картины крымского побережья, где был приобретен матрас, и то, как он мило покачивался на волнах Симеизской бухточки, когда они с Соней барахтались в теплой воде. Красота была: райские кущи, кипарисы, античные скульптуры на аллее. Жили в малюсеньком
