с основным его носителем находится в явных сумерках своего существования, а рецептов спасения церковь не дает и не даст, они просто выходят за рамки ее догматов, а научно мыслить она не способна. Но это сейчас. Тогда, в начале христианской эры, произошла смена поколений, а новое (первое) поколение не склонно ни к написанию истории, ни к футуристическим прогнозам. Когда в Европе начнется научный прогресс, интеллектуалы из христиан «вдруг» обнаружат резкое несоответствие евангельских речей Христа и принципов организации церкви, вот почему во время Реформации как раз и будет уничтожаться то, что считалось взятым от язычества. А на самом деле это было избавлением от христианства! Разрушалась религиозная система, ее место стремительно занимала экономическая, здесь христианские глобальные амбиции пересеклись с арийским пониманием абсолютности законов природы. Вот мы и имеем современный глобализм, т. е. экономические приоритеты возведенные в абсолют, где ваша степень приближенности к Богу определятся сугубо суммой на банковском счету и ничем более. А что такое деньги? Добро или зло? Ни то и ни другое. Деньги, как известно, не пахнут. Но работают. Какая уж тут мораль и какие общие цели? А у какой структуры в финале окажется больше денег? У той, у которой выше организация и структура эта совсем не белая. Белые не имеют ни одной общей цели, пусть даже нечетко выраженной, поэтому каждый гребет сам под себя, что делает управление деньгами белых исключительно легкой задачей. Заметить концептуальное сходство принципов «несть ни Эллина, ни Иудея» и «деньги не пахнут» — довольно просто. Но какое все это имеет отношение к интеллектуалам и к арийской расе вообще?[113]
По таким схемам действовала церковь, когда была слабой, но уже претендовала на всемирное влияние. Соответственно, точно также она действовала и тогда, когда массы начали от нее отходить, когда пустели приходы, а прихожане начали задавать попам и пасторам вопросы, за которые еще лет двести назад можно было бы прямиком отправиться в подвалы инквизиции. Теперь же в подвалы никого отправить было нельзя, поэтому приходилось изворачиваться. Нужно было встроить церковные догматы и концепции в научную картину мира и объяснить, что на самом деле никакое научное открытие не противоречит сказанному в Библии. И вот уже начали издаваться книги написанные забавными полусумасшедшими учеными, где доказывалась возможность остановки солнца Иисусом Навином, обрушения иерихонских стен звуками труб вошедшими в резонанс с частотой их собственных колебаний, образование прохода в Суэцком заливе в результате внезапно нахлынувшего плотного ламинарного(!) воздушного потока и т. п. Последние научные толкования связаны с наступившим информационным веком, так, например, одно научное светило с длинным перечнем званий и заслуг заявляло, что «Христос непосредственно не превращал воду в вино, это было вовсе необязательно, он лишь «переупорядочил структуру воды», после чего она по своим свойствам начала походить на вино, в частности, вызывать опьянение». И это неслось в прайм-тайм с одного из центральных телеканалов! Нам-то смешно, но люди действительно клюют на такие вещи: никакая система образования, никакие университеты, не могут ничего изменить, в таком случае другое научное светило не вещало бы, что можно уничтожить все ядерные ракеты России, а если американцы вдруг вздумают начать войну, нужно будет просто ударить во все колокола всех храмов. Особые звуковые колебания, распространяющиеся от Кронштадта и до Владивостока, вызовут сбой в системе наведения ракет и они отклонятся от курса. Правда, здесь уже неясно, где кончается простое юродство и начинается прямой социальный заказ. Весьма опасный, ибо процент дураков слабо изменился с древнейших времен, притом, что число образованных возросло необычайно, что еще раз показывает слабость образовательной системы вообще. Для некоторых догматов простого объяснения не получалось, не хватало научной базы! Как объяснить возможность непорочного зачатья? Потребовались опять-таки открытия в области передачи информации и создание теории (пока теории) торсионных полей, чтобы начать с умным видом и раздутыми щечками вещать о том, как «бог» смоделировал в своем сознании «образ сына», после чего образовавшееся «информационное поле» было ретранслировано в Марию! А вы как думали? Впрочем, это не единственная гипотеза. Интересно как объяснят Преображение? Поверхностным возбуждением фотонов в результате чего Иисус «засиял»? Или просто фотон-фотонными взаимодействиями? Нашлось объяснение и для «триединства святого духа». Оказывается, он так же неразделим, как и три измерения пространства, да и сама эта трехмерность есть одно из воплощений триединства. Лоренц с Минковским наверное пришли бы в изумление, узнав, что они математически описывали триединство Святого Духа. Хотя церковники пошли ва- банк начав встраивать Библию в науку. Ведь кто-то умный заметит, что пространство само по себе может быть искривленным, например, вблизи больших масс, но может ли быть искривленным «святой дух» или (ужас!) «божий сын»?
Мы никогда не поймем, насколько противно церкви заниматься подобными вещами, ведь блажен, как известно, тот, кто «уверовал, не увидев», и тот, кто «верует, ибо абсурдно». Такая вера — самая сильная. У нас не вызывает сомнений факт, что если бы церковь опять получила реальную власть, на науке можно было бы поставить большой-большой крест, ведь даже сейчас страны где церковь имеет большее влияние находятся, соответственно, на более низком уровне развития.
Церковь, впрочем, идет дальше, пытаясь стать ставной частью науки и в 10-20-ых годах ХХ века появляются первые заявления что, мол, наука и религия нисколько не противоречат, а скорее дополняют одна другую, что придет время, когда они вообще перестанут означать нечто разное, но сольются в едином порыве экстаза воли к достижению некоего «абсолютного знания». Так, Эдуард Шюре, стоящий в начале этого процесса, гениально его сформулировал: «Самым большим злом нашего времени следует признать то, что Религия и Наука представляют из себя две враждебные силы, не соединенные между собою. Зло это тем более пагубно, что оно идет сверху и незаметно, но непреодолимо просачивается во все умы, как тонкий яд, который вдыхается вместе с воздухом. А между тем, каждый грех мысли превращается неизбежно в результате своем в душевное зло, а следовательно, и в зло общественное. До тех пор, пока христианство утверждало христианскую веру в среде европейских народов еще полуварварских, какими они были в средние века, оно формировало душу современного человека. До тех пор, пока экспериментальная наука стремилась восстановить законные права разума и ограждала его безграничную свободу, до тех пор, она оставалась величайшей из интеллектуальных сил; она обновила мир, освободила человека от вековых цепей и дала его разуму нерушимые основы…».[114] Обратим внимание на то, что Шюрэ с одной стороны говорит о противостоянии науки и религии как о «зле», с другой, признает приоритет науки желающей восстановить «законные права разума». Он, как крупный интеллектуал, расист, и один из последних людей эпохи модерн, а также исследователь доисторического прошлого арийской расы, видел, что раса уже начала деградировать, причем справедливо обвинял в этом и церковь и науку, понимая, что все начинается с «греха мысли», иными словами с интеллектуальной несостоятельности отдельного индивида. Не будучи знакомым с только-только начавшей свой путь теорией систем, он не мог найти «центральную точку» которую можно было бы принять за истину. Для него лучшее время арийской расы было в далеком-далеком прошлом, когда расу возглавляли интеллектуалы, чьи устремления, разумеется, совпадали с устремлениями расы. Религия вначале вроде бы была «хорошая», а потом стала «плохая». Наука тоже как-то испортилась, открыв людям некие вещи, в которые соваться было совсем необязательно. Плохая наука и плохая религия неизбежно начали воевать друг с другом за «сугубо благую цель» — преодолеть разлад и скептицизм в душах несчастных людей.
«Но с тех пор как церковь, неспособная защитить свои основные догматы от возражений науки, заперлась в них словно в жилище без окон, противопоставляя разуму веру, как неоспоримую абсолютную заповедь; с тех пор как наука, опьяненная своими открытиями в мире физическом в своих методах и материалистической в своих принципах и в своих целях; с тех пор как философия, сбитая с толку и бессильно застрявшая между религией и наукой, готова отречься от своих прав в пользу скептицизма — глубокий разлад появился в душе общества и в душе отдельных людей. Вначале конфликт этот был необходим и полезен, так как он служил к восстановлению прав разума и науки, но не остановившись вовремя, он же сделался под конец причиной бессилия и очерствения. Религия отвечает на запросы сердца, отсюда ее магическая сила, наука — на запросы ума, отсюда ее непреодолимая мощь. Но прошло уже много времени с тех пор, как эти две силы перестали понимать друг друга. Религия без доказательств и наука без надежды стоят друг против друга, недоверчиво и враждебно, бессильные победить одна другую. Отсюда глубокая раздвоенность и скрытая вражда не только между государством и церковью, но и внутри самой науки, в лоне всех церквей, а также и в глубине совести всех мыслящих людей».
Итак, церковь сначала перешла к обороне, а потом начала пытаться контратаковать. Да и вражда
