следовательно, не сможет стать помехой планам немедийца.
Что же до Нумедидеса… Амальрик, поежившись, поплотнее завернулся в плащ, то ли от холода, то ли от внутренней дрожи. Дурные предчувствия одолевали его, и втуне он пытался откинуть их прочь, твердя себе, что повода для беспокойства нет, и его хитроумные планы обречены на успех, да поможет им сбыться Пресветлый Митра. Молодой принц – странно, что он так называл его про себя, сам будучи на каких-то три- четыре года старше, – был точно мягкий воск в умелых пальцах. Судя по тому, с какой жадностью этот жирный гусь заглотил наживку, он будет шагать по трупам, но возложит венец на свою пустую голову, особенно если ему помочь в этом… И все же…
Задумавшись, он не заметил, как выкатилась из-за угла, ему наперерез, скрипучая тележка зеленщика. Его кобыла, скакавшая бойкой рысью, не успела обогнуть неожиданное препятствие и, неловко застопорившись, боком налетела на деревянную повозку – всхрапнула от испуга и шарахнулась в сторону, чудом не сбросив седока. Тележка перевернулась, и чистые, сбрызнутые водой овощи покатились по пыльной, еще не метеной мостовой, под улюлюканье и свист местных растрепанных сорванцов, которые не теряя времени бросились подбирать нежданную добычу, судорожно запихивая себе за пазуху прозрачные гроздья длинного желтого винограда, бархатистые шары персиков и коричневые кругляши орехов. Лошадь Амальрика нервно перебирала ногами по мостовой, кроша фиолетовые баклажаны, давя бурые томаты, расшвыривая кружевные листья салата, превращая в зеленое месиво пучки петрушки и укропа.
– О, горе мне! – истошно завизжал кто-то под стременем кобылы ошеломленного барона, растерянно озирающегося по сторонам. Он поглядел вниз, он увидел тощего плешивого старика с длинным сизым носом, беснующегося у его ног, размахивая вязаным беретом и брызгая слюной, в котором нетрудно было узнать хозяина повозки.
– Грязный ублюдок, отродье Нергала! – Он пытался пнуть перепуганную лошадь, но не мог высоко поднять ногу, отчего его гневные жесты напоминали какой-то нелепый танец. – Разуй свои глаза, мерзкая тварь, прежде чем нестись, не разбирая дороги! Сын свиньи, зачавшей в куче навоза!
Старик воздел к небесам заскорузлые руки, призывая в свидетели всю улицу. Вокруг них собиралась толпа, которая начала угрожающе ворчать и выкрикивать непристойности в адрес вонючих лакеев, давящих честный люд. Амальрик, принявшийся было нащупывать в кармане куртки пару медяков, чтобы швырнуть их этому скандальному хрычу, недобро нахмурился. Ему отнюдь не улыбалось привлекать к себе внимание, однако если этот старый мерзавец докричится до стражи, его неминуемо опознают, затем пойдут кривотолки… и кого-то неминуемо заинтересует, куда направлялся немедийский посол в столь неурочный час, да еще и выряженный в платье простолюдина.
Тем временем несносный старик, приободренный кажущейся нерешительностью всадника, принялся разоряться пуще прежнего: ругательства одно другого хлеще посыпались на голову Амальрика с новой силой. Мальчишки принялись свистеть и топать ногами, радуясь предоставившейся возможности побузить. Вдалеке послышалось бряцание копей, – это приближалась утренняя стража.
Немедиец вскинул голову – медлить было нельзя.
– Прочь с дороги, пес! – рявкнул он во весь голос и поднял лошадь на дыбы. Толпа ахнула и отшатнулась.
Воинственный плешивец на мгновение опешил, не ожидав такого напора от столь невзрачно одетого и явно робкого противника, но тут же пришел в себя и попытался уцепиться за упряжь.
– Э-э нет, клянусь Митрой! Далеко не уйдешь! Ты сначала заплатишь мне за все! Сорок серебряных марок и не монетой меньше, клянусь Митрой!
– Так его, – вновь зароптала толпа. – Держи, папаша Севен, вон идут стражники – они живо собьют спесь с этого выскочки.
Севен дернул барона за полу плаща, и тот распахнулся, открыв лицо ездока. Амальрик попытался закрыться рукавом, но было поздно.
– Эге, да это непростая пташка! – раздался чей-то бас. – Давайте-ка ребята, стащим его с коня и посмотрим, чего это благородный вельможа нарядился в одежду поденщика! А может, он душегуб и скрывается от возмездия?
– Ничего, – вторил ему визгливый голос, принадлежащий краснощекой девахе, от которой за лигу разило свежей рыбой, а промасленный передник, сверкавший блестками приставших чешуек, красноречиво говорил о роде ее занятий. – Отдадим его в руки месьора Верина, он живо разберется, что к чему…
Зеленщик, стоявший ближе всех, вперил безумный взор своих вытаращенных глаз, силясь разглядеть черты лица Амальрика, а когда это ему наконец удалось, отшатнулся, сделав жест, отвращающий демонов.
– Люди добрые! Да он, похоже, немедиец, – охнул Севен, разглядев правильный нос барона и его полные губы. – Точно, немедиец, я навидался их брата, когда в молодости торговал в Нумалии. Что делает бельверуская собака в столице Аквилонии? Хватайте его, люди добрые, нам щедро заплатят, если мы сумеем задержать лазутчика!
Но барон Торский не стал дожидаться, когда толпа внемлет стенаниям старого мерзавца. Он вздыбил коня и направил его прямо на торговца. Тот, до последнего мгновения не веря в серьезность намерений Амальрика, и не подумал отойти с дороги. Лошадь налетела на него широкой грудью, сбивая с ног. Вредный старик не растерялся и, быстро вскочив, попытался уцепиться за повод. Немедиец вскинул руку, в которой была зажата его любимая плетка, из тонких кожаных ремешков, со свинцовыми грузиками на конце, и с силой хлестнул торговца.
– Прочь с дороги! – прорычал он, – Прочь с дороги, пока цел!
Старик взвизгнул и плюхнулся на брусчатку, словно куль с мукой. Толпа охнула и мгновенно затихла, оторопело воззрившись на всадника. На их тупых, заспанных лицах отразился страх – они поняли, что странный всадник отнюдь не так безобиден, как им казалось поначалу.
Амальрик не торопясь убрал плеть, порылся в кармане, достал горсть медяков, и с размаху швырнул их в гущу толпы, целясь в лица стоящих в первых рядах. Его черные рысьи глаза обвели притихших людей, словно он пытался запомнить каждого из них в лицо. Под тяжелым взглядом горожане невольно сжались, втянув голову в плечи. Старый торговец тихонько скулил, на серой рубахе его полосами проступила кровь. На щеке, куда хлестнул один из концов плети, вспухал, наливаясь багровыми каплями, уродливый рубец.
– Это вам на память, аквилонская чернь! – процедил барон, изо всех сил стараясь обуздать обуявший его гнев. – Запомните эту плеть! Она еще погуляет по вашим спинам, когда над тарантийской цитаделью будет реять знамя с Золотым Драконом!
С этими словами он пришпорил лошадь, и частый стук копыт огласил затихшую улицу. Вскоре он выехал из города.
Ближе к полудню усталая гнедая Амальрика, вяло отмахиваясь длинным хвостом от надоедливых серых слепней, миновала убранное наполовину поле, где трудились, не разгибая спины, крестьяне благородного Тиберия Амилийского.
Немедиец задержался взглядом на обнаженных до пояса согбенных фигурах, следя за равномерными взмахами бронзовых серпов, сверкающих на солнце, перевел глаза на видневшийся чуть дальше на пригорке дом. Приземистый, словно вросший в землю, с крохотными оконцами, он был сложен из грубо обтесанных каменных блоков, и оттого казался мрачным и неприглядным. Его хозяин, сухой и молчаливый Тиберий Амилийский славился своей бережливостью; он явно был не из тех, кто готов выложить целое состояние на постройку замка, приличествующего его достоинству, заполнить его палаты баснословно дорогой обстановкой, выкопать пруд, развести в нем форель, насадить аллеи из декоративных каштанов и кедров, обнести все это изящной кованой оградой и – принимать паланкины и экипажи охающих от такой роскоши соседей. «Пристанище моих предков хорошо и мне», – ворчал он в ответ на робкие возражения собственных детей.
Старый упрямец… Барон Торский усмехнулся себе под нос. Ничего, его потомки, наверняка, не засидятся в отчем гнезде: старшие сыновья, горячие головы, лихие рубаки, были одними из тех, кто втайне жаждал твердой руки, им обоим не терпелось посражаться за пределами Аквилонии, завоевать собственные владения и покрыть себя неувядающей славой. А дочь, ветреная красавица Релата, с младых ногтей знала себе цену, искусно потешаясь над своими многочисленными воздыхателями, в числе которых, как болтали злые языки, был и сам принц Нумедидес. Юная кокетка не отдавала предпочтение никому, понимая – стоит
