желудок; да и что могла решить небольшая задержка…
Втайне надеясь увидеть Релату, он отворил дверь в зал. Разочарование ожидало его, – похоже, он был единственным, спустившимся к завтраку в такую рань; впрочем, так было даже лучше. По его приказанию, лакеи наполнили тарелку дичью, ветчиной и паштетами, сыром и заливным, и, отламывая огромные куски хлеба от еще теплой буханки, Нумедидес принялся поглощать ароматную снедь, заливая ее густым сладким элем. Он ел торопливо и с жадностью, запихивая в рот все вперемешку, без разбора, не чувствуя вкуса пищи, – как ел всегда, когда был уверен, что никто, кроме слуг, не видит его. Только так он и мог получать удовольствие от еды…
Блаженное тепло насыщения уже начало подниматься от желудка, распространяясь по тучному телу, приятная тяжесть образовалась в голове и членах, и, откинувшись довольно на спинку стула, принц сыто срыгнул, вяло прикидывая, не лучше ли передохнуть немного после обильной трапезы, и лишь потом пускаться в путь… Он лениво перекатывал эту мысль в сознании, как вращает тяжелый мельничный жернов вода, – как вдруг ход его размышлений прервали легкие шаги. Не в силах повернуть голову, он покосился на дверь, и тут же вскочил, как ужаленный, кланяясь со всей грацией, на которую способно было его отяжелевшее тело.
– Госпожа Релата! Я счастлив, что вы оказали мне честь своим появлением в это чудесное утро. Два солнца взошло теперь на моем небосводе! – Он и сам смутился от этого неловкого комплимента и закончил торопливо, спеша скорее разделаться с пустыми любезностями: – Не желаете ли разделить со мною трапезу?
Присев в почтительном поклоне, Релата прошла в зал и опустилась на краешек стула, напротив Нумедидеса. Она была необычайно хороша в это утро, – свежая, лучащаяся теплым внутренним светом; и хотя губы девушки были плотно сжаты, казалось, она улыбается про себя.
При виде ее Нумедидес ощутил, как огонь вспыхивает в солнечном сплетении и медленно расползается по всему телу, зажигая чресла. Запах ее волос, аромат тела – от нее пахло лавандой и розой, – трепетание ресниц, чуть заметно при дыхании колышущаяся грудь, – все наполняло его желанием, совладать с которым принц был бессилен. И сейчас, в это утро, после столкновения со старым бароном, чувства его были особенно сильны. Пережитое напряжение и одержанная победа наполняли принца непоколебимым сознанием собственной силы, избранности, уверенностью, что теперь на пути его нет и не может быть никаких преград. Если бы не опасность, что в трапезную могут в любую секунду войти посторонние, он завалил бы эту надменную красотку на стол прямо здесь, сию же минуту, и взял бы ее с яростью дикого зверя, со всей страстью оленя-самца…
Должно быть, девушка почувствовала что-то странное во взгляде принца. Бешеное, безмысленное вожделение, с которым он смотрел на нее, не могло укрыться и от самых неискушенных глаз. Релата обняла себя руками за плечи и, мгновение поколебавшись, встала со стула.
– Позвольте пожелать вам доброго аппетита, принц, и откланяться, – прошептала она, пятясь к двери. – Я, право, что-то не голодна…
Зато был голоден он! С ненавистью Нумедидес вперился взглядом в спасающуюся бегством дочь барона.
Ах, шлюха – а все его семя, Тиберия, будь проклят этот род до седьмого колена! Все они против него, все сговорились! В беспамятстве Нумедидес схватил со стола тяжеленное медное блюдо и опомнился, лишь когда увидел, что согнул его почти пополам… Ярость неутоленного желания, такого острого, звериного, требовала выхода; и все же принц не настолько утратил рассудок, чтобы не понимать, чем грозит ему небрежение приличиями в этом доме. Он не мог получить Релату здесь и сейчас, как бы не требовало того его обезумевшее тело, – и, спасаясь от искушения, Нумедидес бежал из дома барона, точно из приюта прокаженных. Он даже забыл предупредить Валерия, что уезжает…
Он с места пустил коня в галоп, вылетел за ворота замка, провожаемый недоуменными взглядами конюхов и стражи, и, выехав на прямой тракт, ведший из Амилии в столицу, нещадно принялся настегивать своего каурого плетью, вымещая на несчастном животном и страх, что заставил испытать его утром Тиберий, и злость от давешней стычки с кузеном, и досаду на небрежение Релаты, и еще тысячи мелких обид, жаливших его, подобно слепням.
У реки он, однако, остановился. Покинув дом барона так стремительно, принц лишь в пути спохватился, что не взял с собой ни припасов, ни вина, ни даже фляги с водой, и теперь его все сильнее мучала жажда.
Привязав коня к дереву – ибо даже в бешенстве своем Нумедидес не забывал, что нельзя давать пить разгоряченному скачкой жеребцу, – сам он спустился на берег, на ходу отвинчивая крышку пустой фляги… и застыл, как вкопанный, не веря собственным глазам.
Чуть ниже по течению, стоя на коленях на шатких мостках, подоткнув подолы, стирали белье две девицы, должно быть, из небольшой деревеньки, которую принц миновал по дороге к реке. Заслышав его приближение, одна из них обернулась. И Нумедидес увидел перед собой Релату.
Нет, конечно, как только он разглядел ее поближе, то сразу понял свою ошибку. У этой лицо было чуть погрубее, руки обветрились от тяжелой крестьянской работы; чуть темнее волосы, чуть полнее грудь… но она вызвала в нем такой же прилив ненасытного желания, как И дочь барона. А одного вида белых ляжек, мгновенно прикрытых стыдливо опущенной юбкой, было довольно, чтобы свести его с ума.
На сей раз ни рассудок, ни страх, ни моральные запреты не могли остановить принца. Медленно, не сводя горящего похотью взгляда с девушки, он направился к ней, подобный хищному зверю, идущему на помертвевшую от ужаса добычу. Всего несколько шагов разделяло их, и девушка, не в силах противиться властному зову в глазах мужчины, точно зачарованная, поднялась ему навстречу… как вдруг товарка ее, лишь сейчас осознав, что происходит что-то неладное, с истошным визгом бросилась бежать.
Вопль ее пробудил от оцепенения и лже-Релату. Она тревожно заозиралась по сторонам в тщетной надежде на спасение, – но Нумедидес был уже совсем рядом. И, схватив девушку за плечи, жадным, безжалостным поцелуем впился в приоткрывшиеся для крика уста. Затем, с силой заломив ей руку за спину, другой рукой разорвал холщовое платье, выпуская на свободу упругую грудь.
Она пыталась сопротивляться… Оправившись от первого потрясения, всю слабую женскую силу она положила на то, чтобы не поддаться этим властным рукам, шарящим по ее телу, этим толстым пальцам, безжалостно терзающим ее красоту. Она вырывалась, царапалась и кусалась, точно дикая кошка, – но порыв этот оказался скоротечен. Очень скоро девушка изнемогла в неравной борьбе и обреченно покорилась творимому над нею насилию.
Нумедидесу же недолгое ее сопротивление лишь придало ярости. Он уже не помнил себя. Похоть исказила черты его, обращая лицо в звериную маску, – да он и чувствовал себя истинным зверем, алчным, беспощадным, не знающим преград. И наслаждение, испытываемое им, тысячекратно превосходило все то, что доводилось переживать ему ранее. Он даже жалел, что эта красотка перестала противиться ему так скоро. Хотелось слез ее, протестующего крика. Хотелось боли. И хотелось крови…
Принц повалил ее на песок. Глаза девушки за вуалью спутанных волос были огромны и смотрели в пустоту. Она, должно быть, потеряла сознание; но Нумедидесу это было безразлично. И пусть лицо ее, мокрое от слез, казалось уродливым, точно смятый пергамент, совсем непохожим на гладкое, чистое лицо Релаты, – он хотел ее именно такой. Сломленной она нужна была ему. Сломленной, униженной, растоптанной.
Торжествующий животный крик вырвался из глотки принца, когда он ощутил, как поддалась по его напором слабая преграда ее девственности, – и почти в тот же миг огненный поток его семени извергся в лоно ее. Однако ожидаемого расслабления это не принесло. Напротив, яростный напор в душе Нумедидеса сделался невыносимым, настоятельно требуя выхода, угрожая иначе разорвать на части его самое.
Нумедидес обезумевшим взглядом вперился в распластанную под его грузной тушей девушку. Вежды ее сомкнулись, на искусанных до крови устах блуждала слабая полуулыбка безумицы… Она торжествовала! Подлая обманщица – торжествовала победу, сумев в последний момент ускользнуть от мщения его! Насмеялась над ним! Принц ощутил, как вскипает кровь в его жилах. Как смеет эта гадина лежать так спокойно, так тихо, не рыдать и не вымаливать прощения… как смеет лишить его того, что принадлежит ему по праву?!
Руки его невольно потянулись к ее горлу, белому, нежному, с трепетно бьющейся синей жилкой, точно намеренно подставленному, чтобы он потянулся к нему. Нумедидес не думал о том, что делает… в этот миг
