– У тебя слабеет память, Ана, а может быть, ты просто не совсем точно помнишь, ведь мы часто встречались, не так ли?
Сказав это, он уставился на свою палку, я тоже, потому что не мог противиться, и увидел (или мне почудилось), как мертвое дерево вдруг начало вспухать и выгибаться. Этого было достаточно, и я поспешил ответить.
– Если ты имеешь в виду день коронации, то я действительно припоминаю…
– А! Я так и думал. Ты, Ана, наблюдателен, как все писцы, и, конечно, замечал, как часто сущие мелочи – запах цветов, пролетевшая птица или даже змея, извивающаяся в пыли, – воскрешают в памяти слова или события, которые уже давно забылись.
– Ну, так что о нашей встрече? – перебил я поспешно.
– Решительно ничего – или разве что вот: как раз перед этим ты разговаривал с Джейбизом, дядей госпожи Мерапи, да?
– Да, разговаривал с ним на открытом месте, один на один.
– Не совсем так, ученый писец, ибо ты знаешь, что мы никогда не бываем одни – полностью. Если б позволяло наше зрение, ты бы увидел, что каждая песчинка имеет ухо.
– Будь любезен объяснить, Ки, что ты имеешь в виду? – спросил я с гневом и в следующий же миг пожалел, что не откусил себе язык, с которого слетели эти слова.
– Многое, многое. Дай вспомнить. Вы разговаривали о госпоже Мерапи и о том, как ей лучше поступить – остаться ли под защитой принца в Мемфисе или вернуться в страну Гошен под защиту – я забыл его имя. Джейбиз, человек знающий, сказал, что по его мнению в Мемфисе она была бы счастлива, хотя, возможно, ее присутствие принесло бы много горя ей и… другому.
Тут он снова взглянул на ребенка, который будто почувствовал его взгляд, ибо проснулся и стал бить ручонками воздух.
Нянька тоже почувствовала этот взгляд, хотя и смотрела в другую сторону: она вздрогнула, а потом отступила и спряталась за стволом одной из пальм. Мерапи сказала тихо и потрясенно:
– Я знаю, что ты имеешь в виду, маг, ибо с тех пор я уже виделась с моим дядей Джейбизом.
– Как и я, притом несколько раз, госпожа, и это может объяснить то, что Ана считает столь загадочным, а именно – как я узнал, о чем они говорили «один на один», по его мнению. Но, как я уже сказал, никто никогда не бывает один, по крайней мере в Египте, стране подслушивающих богов…
– И подсматривающих чародеев! – воскликнул я.
– …и подсматривающих чародеев, – повторил он, – и писцов, которые все записывают и выучивают наизусть свои записи, и жрецов с большими, как у ослов ушами, и листьев, которые шепчут, и многих других вещей.
– Брось свои насмешки и говори то, что хотел сказать, – произнесла Мерапи тем же тихим, прерывающимся голосом.
Он не ответил, но лишь посмотрел в сторону дерева, за которым скрылись нянька и ребенок.
– О! Знаю, знаю! – воскликнула она почти со стоном. – Мое дитя в опасности! Ты угрожаешь моему ребенку, потому что ненавидишь меня.
– Прошу прощения, госпожа. Действительно, этому царственному младенцу грозит опасность – во всяком случае, так я понял Джейбиза, который так много знает. Но это не я угрожаю ему, это так же неверно, как то, что я тебя ненавижу. Я признаю в тебе товарища по ремеслу, настолько превосходящего меня, что мой долг – повиноваться.
– Перестань! Зачем ты меня мучаешь?
– Разве могут жрецы богини Луны мучить Исиду, Мать Волшебства, своими просьбами и приношениями? И могу ли я, собираясь обратиться к тебе с просьбой и приношением…
– С какой просьбой и с каким приношением?
– С просьбой о том, чтобы ты позволила мне укрыться в этом доме от многих опасностей, которые грозят мне со стороны фараона и пророков твоего народа, и с приношением всей помощи, какую я только могу оказать посредством моего искусства и знаний, в противовес еще более мрачным опасностям, грозящим… другому.
Тут он еще раз взглянул на ствол пальмы, из-за которого донесся плач младенца.
– Если я соглашусь, что тогда? – спросила она хриплым голосом.
– Тогда, госпожа, я употреблю все силы, чтобы защитить некоего младенца от проклятия, которое, по словам Джейбиза, ему угрожает, а также некоторых других, в ком течет египетская кровь. Я постараюсь, если мне будет позволено остаться здесь, – я не говорю, что мне удастся, ибо, как мне напомнил твой господин и как ты сама доказала мне в храме Амона, моя сила уступает силам пророков и пророчиц Израиля.
– А если я откажусь?
– Тогда, госпожа, – ответил он голосом, который звенел, как железо, – я уверен, что тот, кого ты любишь, как любят матери, будет вскоре спать в объятиях бога, называемого нами Осирисом.
– Оставайся, – крикнула она и, повернувшись, бросилась бежать.
– Ну вот, она ушла, – сказал он, – а я даже не успел поторговаться насчет награды. Придется ее искать в вашей компании. Странные существа – женщины, Ана! Вот, например, эта – одна из величайших представительниц своего пола, как ты узнал в храме Амона: однако и она расцветает под солнцем надежды и сжимается в тени страха, как листья того нежного растения на берегу реки, если до них дотронуться; а между тем ее глазам доступны тайны, скрытые от нашего взгляда, ее слух ловит шепот ветров, которого не слышит никто из нас; и она могла бы попирать ногами земные надежды и страхи или сделать их ступенями, ведущими к славе и величию. Она бы так и поступила, будь она мужчиной, но ее пол губит ее – для нее поцелуй младенца больше, чем весь блеск и все сокровища мира. Да, младенца, одного жалкого,
