– Мальчик кажется мне больше, чем был!
– Дыхание жизни вошло в него и раздуло его! – объяснил я.
– И глаза его совсем другие, – продолжала Ананди. – Теперь они большие и черные, похожие на глаза царя!
– Дух мой глянул в них и сделал их красивыми! – ответил я.
– У этого ребенка родимое пятно на бедре. У моего, что я дала тебе, такого знака не было!
– Я прикладывал лекарства к этому месту! – ответил я.
– Нет, это другой ребенок, – сказала она угрюмо. – Это подмененное дитя, оно принесет несчастье нашему дону!
Тогда я вскочил в ярости и проклял ее, я понял, что если я не остановлю ее, язык этой женщины погубит нас.
– Замолчи, колдунья! – крикнул я. – Как ты смеешь так говорить? Ты хочешь навлечь проклятие на наш дом! Ты хочешь сделать нас всех жертвами царского гнева! Повтори еще твои слова – и ты сядешь в круг, Ингомбоко сочтет тебя за колдунью!
Я продолжал браниться, угрожая ей смертью, пока она не испугалась и, бросившись к моим ногам, молила о прошении.
Признаюсь, однако, я очень боялся языка этой женщины, увы – не напрасно!
УМСЛОПОГАС ОТВЕЧАЕТ ЦАРЮ
Прошло несколько лет и об этом происшествии, казалось, все забыли, но это только казалось. О нем не говорили, но и не забыли, и скажу тебе, отец мой, я очень боялся того часа, когда о нем вспомнят.
Тайна была известна двум женщинам: Унанде, Матери Небес, и Балеке, сестре моей, жене царя. Другие две – мои жены, Макроса и Ананди, подозревали ее. При таких условиях тайна не могла быть сохранена навсегда. К тому же, Унанда и Балека не умели скрывать своей нежности к ребенку, который назывался моим сыном, но, в сущности, был сыном царя Чеки и сестры моей Балеки и, таким образом, приходился внуком Унанде.
Частенько то та, то другая заходили в мой шалаш под предлогом посещения моих жен, брали ребенка на руки и ласкали его. Напрасно просил я их воздерживаться от этих знаков особенного внимания к нему, любовь к ребенку брала верх, и они все-таки приходили. Кончилось тем, что Чека однажды увидел мальчика, сидящим на коленях своей матери Унанды.
– Какое дело моей матери до твоего мальчишки, Мопо? спросил ой меня угрюмо. – Разве она не может целовать меня, если ей так хочется ласкать ребенка? – И Чека дико расхохотался.
Я ответил незнанием, и вопрос на время замолк. Но с этого дня Чека приказал следить за своей матерью.
Тем временем Умслопогас из мальчика превратился в здорового крепкого отрока, подобного ему не было далеко кругом. С самого детства характер мальчика был немного угрюм, он говорил мало и, подобно отцу своему, Чеке, не знал чувства страха. Он любил только двух существ на свете – меня, Мопо, которого называл отцом, и Наду, считавшуюся его сестройблизнецом.
Надо сказать, что если среди мальчиков Умслопогас выделялся силою и храбростью, то, в свою очередь, Нада была прелестная, самая красивая девочка.
Скажу тебе откровенно, отец мой, мне кажется, она не была чистокровной зулуской, хотя поручиться в этом не могу. Во всяком случае, глаза ее были нежнее и больше, чем у женщин нашего племени, волосы длиннее и менее курчавы, и цвет лица ближе подходящий к цвету чистой меди. В этом отношении она вся была в мать свою, Макрофу, хотя красивее матери – красивее, чем кто-либо из виденных мною женщин. Мать ее Макрофа, жена моя, принадлежала к племени Сваци и попала в крааль царя Чеки вместе с другими пленными после одного из его набегов. Она считалась дочерью вождя из племени Галакаци, и что она родилась от его жены – это было верно, но был ли вождь отцом ее, я не знаю; от самой Макрофы я слыхал, что до ее рождения в краале ее отца проживал европеец. Он был родом португалец, очень красив и мастерски выделывал железные вещи. Этот европеец любил мать моей жены; говорили, будто Макрофа была его дочерью, а не дочерью вождя племени Сваци. Я знаю тоже, что за несколько месяцев до рождения моей жены вождь Сваци убил этого европейца. Никто, конечно, не мог знать сущей правды, и я говорю об этом лишь потому, что красота Нады более походила на красоту европейцев, нежели на красоту наших единоплеменниц, что было бы вполне естественно, если бы ее дед был действительно европеец.
Умслопогас и Нада были всегда неразлучны. О, как они были милы! Дважды, за время их детства, Умслопогас спас жизнь Нады.
В первый раз дело было так.
Однажды дети зашли далеко от крааля в поисках ягод. Незаметно забрались они в страшную глушь, где их застала ночь. Утром, подкрепившись яйцами, они тронулись дальше, но не могли выбраться из незнакомого места, а тем временем наступил вечер, и спустилась непроглядная мгла.
Наступило следующее утро, и дети изнемогали от усталости и голода, так как ягод больше им не попадалось. Нада, обессиленная, опустилась на землю, а Умслопогас все еще не терял надежды. Оставив Наду, он полез на гору, на склоне ее мальчик нашел много ягод и очень питательный корень, которым утолил свой голод. Наконец мальчик добрался до самой вершины. И что же, там, далеко, на востоке, он увидел белую полоску, похожую на стелющийся дым. Он сейчас же сообразил, что видит водопад за царским жилищем.
Бегом спустился он с горы с целым запасом кореньев и ягод в руках, прыгая и крича от радости. Но когда он добежал до того места, где оставил Наду, то нашел ее в бесчувственном состоянии. Бедняжка лежала на земле, а над нею стоял шакал, обратившийся в бегство при приближении Умслопогаса.
Казалось, было только два выхода из такого положения – или самому спасаться, или же лечь рядом с Надой и ждать смерти. Но мальчик нашел еще третий. Он снял свою кожаную сумку, разорвал ее, сделал из нее веревки и привязал ими Наду к своей спине. С этой ношей мальчик направился к царскому краалю.
Ему бы никогда не удалось добраться – путь бил слишком дальний, – но, к счастью, под вечер несколько царских посланных, проходя этим лесом, наткнулись на голого мальчика с привязанной к его спине девушкой. Мальчик с палкой в руках, шатаясь, медленно продвигался вперед с блуждающими глазами и
