стал для меня более чем товарищем.
– Да, – перебил я ее, – я знаю, что и он тебя любил. Но почему же на смертном одре он сам настаивал на нашем браке?
– Потому, господин, что у Иссикора было благородное сердце. Он считал тебя величайшим человеком, полубогом, как говорил он мне. И он думал, что ты составишь мое счастье, и будешь мудрым правителем, и пробудишь страну от сна. Наконец, он знал, что если ты не женишься на мне, ты будешь убит вместе со твоим другом. Быть может, он судил неправильно, но не следует забывать, что дух его был омрачен ядом – ибо я убеждена, что не от единого страха умер он.
– Понимаю. Честь ему и слава, – сказал я.
– Благодарю. Знай, господин мой, что, хотя я невежественна, я верю в новую жизнь за вратами смерти. Быть может, эта вера перешла ко мне от моих праотцов, поклонявшихся другим богам, кроме беса Хоу-Хоу; но такова моя вера. И я надеюсь, что когда я преступлю врата смерти (чего, быть может, мне недолго ждать), за порогом я встречу Иссикора – того Иссикора, каким он был до проклятия Хоу-Хоу и яда жрецов. И по этой причине я не стану женой ни одному живущему.
– Честь и слава тебе также, – пробормотал я.
– Благодарю, господин. Теперь перейдем к другим делам. Завтра после полудня будет готова лодка, и в ней ты найдешь украденное у вас оружие и все ваши вещи. На веслах будут сидеть четыре гребца люди, известные в городе как доносчики, служившие жрецам Хоу-Хоу. Теперь, когда Хоу-Хоу нет, они обречены на смерть от болезни или несчастного случая, ибо советники Вэллу боятся, как бы эти люди не восстановили владычества Хоу-Хоу. А потому они страстно желают покинуть эту страну, пока не поздно.
– Ты виделась с этими людьми, Сабила?
– Нет, но Драмана виделась. А теперь, господин, я должна тебе сообщить нечто, – если только ты сам не догадался, ибо я говорю это не без стыда. Драмана не хочет нашего брака, господин. Ты спас Драману, равно как и меня, и Драмана, подобно Иссикору, видит в тебе полубога. Достаточно тебе сказать, что по этой причине она хочет тебе свободы, предпочитая, чтобы ты был потерян для нас обеих, чем чтобы остался здесь моим супругом. Довольно ли того, что я сказала?
– Вполне, – ответил я, зная, что Сабила говорит правду.
– Итак, мне остается только прибавить, что, я надеюсь, все пойдет благополучно и на рассвете следующего дня ты и желтый человек, твой слуга, будете за пределами этой проклятой страны. Затем я прошу тебя: в своей родной стране вспоминай иногда Сабилу, несчастную царицу обреченного народа, как изо дня в день, вставая с постели и ложась спать, она будет думать о том, кто спас ее от гибели. Прощай, господин мой, счастливого пути; и тебе, Свет-Во-Мраке, счастливого пути!
Она взяла мою руку, поцеловала ее и вышла так же плавно, как вошла.
Так в последний раз я видел Сабилу Прекрасную. С тех пор я не слышал о ней. Не знаю, долго ли она прожила. Но думаю, что нет; в ту ночь в ее глазах я увидел смерть.
Глава XVI. Не на жизнь, а на смерть
Ныне, подобно шотландскому пастору, я наконец приступаю к тому вдохновенному слову, при котором просыпается самая сонная паства. Все утро после полночного свидания мы с Хансом просидели в нашей комнате, ибо, по вэллосскому этикету, за несколько дней до свадьбы жених не должен выходить из дому без специального разрешения, дабы не соблазнила его очей чужая красота.
В полдень мы поели, вернее, поскольку идет речь обо мне, сделали вид, что едим, ибо беспокойство лишило меня аппетита. Некоторое время спустя явился начальник нашей тюремной стражи – назовем мою свиту ее подлинным именем – и доложил, что ему поручено проводить нас до лодки, которая повезет нас осматривать то, что осталось от острова. Я ответил, что мы милостиво соизволяем идти. Итак, собрав наше скромное имущество, вплоть до узелка со сменой белья и вязанки веток Древа Видений, мы вышли и отправились на пристань под конвоем тюремщиков, лица которых надоели мне до тошноты. У пристани нас ждала небольшая лодка. Четыре гребца с закрытыми лицами, все четверо крепкие ребята, подняли весла в знак приветствия. По-видимому, набережную заранее очистили от зевак. На пристани был только один человек – женщина в длинном черном плаще, скрывавшем ее лицо.
Когда мы садились в лодку, женщина подошла к нам и скинула капюшон. Я узнал Драману.
– Господин мой, – сказала она. – Я прислана моей сестрой, новой Вэллу, сказать тебе, что ты найдешь железные трубы, плюющие огнем, и все, что к ним относится, под рогожей на носу лодки. Она просила пожелать вам от ее имени счастливого пути до острова, некогда называвшегося Священным, каковой остров она не желала бы еще раз увидать.
Я поблагодарил Драману и просил передать поклон Вэллу, моей невесте, и громко прибавил, что надеюсь в скором времени приветствовать ее лично, когда с нее «спадет покрывало».
Засим я повернулся, чтобы войти в лодку.
– Господин, – сказала Драмана, судорожно сжимая пальцы. – У меня к тебе просьба. Возьми меня с собой посмотреть в последний раз на остров, где я так долго жила рабыней, и который мне хочется увидеть еще раз теперь, когда я свободна.
Я инстинктивно почувствовал, что кризис назрел и что нужно поступить твердо, даже грубо.
– Нет, Драмана, – ответил я, – освобожденному рабу не следует искушать счастье и навещать свою тюрьму, или вновь ее решетки запрутся за рабом.
– Господин, – сказала она, – выпущенному на волю узнику часто тяжела бывает свобода, и сердце его ноет по плену. Господин, я добрая рабыня и любящая, возьми меня с собой!
– Нет, Драмана, – ответил я, прыгая в лодку. – Челнок перегружен. Это не привело бы ни к твоему счастью, ни к моему. Прощай!
Она пристально смотрела на меня, и выражение скорби на ее лице постепенно сменялось гневом, как это часто бывает у оскорбленной женщины. Затем, прошептав что-то вроде «отвержена», она разразилась злобными слезами и пошла прочь. Я, со своей стороны, дал знак отчаливать, чувствуя себя вором и предателем. Но что мне было делать? Правда, Драмана была добрым другом, я был ей признателен. Но мы отплатили ей за помощь, спасши ее от Хоу-Хоу. А в остальном надо же было положить этому конец. Войди она только в лодку, и тогда, выражаясь метафорически, она уже не вышла бы из нее.
