Она отпустила его плечо. Веселый Роджер нащупал в полумраке ее руку, и она ответила ему крепким дружеским пожатием.
— Я бесконечно благодарна вам за то, что вы сделали, — прошептала она. — Но закон… и Брео… беспощадны.
Джозефина исчезла так же быстро и бесшумно, как сошла. Мак-Кей следил за ней в дырочку, пока девушка снова не улеглась рядом с отцом.
Он притянул Питера поближе.
— Опять нам придется бежать, Хромуля! — шепнул он. — Попробуем рискнуть.
Мак-Кей быстро и бесшумно взялся за дело. Через четверть часа его вещи были упакованы, а вход в тоннель открыт. Тогда он прошел в соседнюю комнату, где Джозефина Тэвиш лежала, широко открыв глаза. Она приподнялась, и Веселый Роджер знаками показал ей, о чем он хотел бы ее попросить. Можно ему взять кое-что из их багажа? Она кивнула. Он порылся в тюке, а когда выпрямился, девушка с изумлением уставилась на пачку старых газет в его руке — ее отец вез их торговцу в Форт-Черчилль. Но его жадный и виноватый взгляд объяснил ей все, и она улыбнулась ему, беззвучно шепча слова благодарности. Возле двери Веселый Роджер оглянулся. И тут Джозефина показалась ему настоящей красавицей — такой свет был в ее глазах, когда она вся потянулась к нему, словно желая ободрить его перед трудной дорогой. Внезапно она прижала ладонь к губам и послала Веселому Роджеру прощальный благодарный поцелуй.
Когда мгновение спустя Мак-Кей полз по тоннелю, слыша позади дыхание Питера, его сердце радостно пело. Ему опять пришлось бежать от представителей власти, но ему помогла, ему желала счастья благородная девушка.
Веселый Роджер проломил ледяную корку в конце тоннеля и выбрался в тундру, над которой занимался хмурый зимний день. Небо было затянуто тяжелыми тучами, но ветер стих. На несколько часов наступило затишье, ознаменовавшее начало второго дня Черного бурана.
Взвесив все их шансы на спасение, Мак-Кей негромко засмеялся.
— Вьюга скоро опять запляшет, Хромуля, — сказал он. — Лучше всего нам будет свернуть на юг, к лесу, благо до него здесь миль двенадцать.
Он обогнул сугроб и зашагал вперед по прямой линии от первого отверстия, которое он выкопал в сугробе. А из комнаты, выкопанной разбойником, который спас им жизнь, Джозефина Тэвиш смотрела вслед серым силуэтам человека и собаки, пока они не слились с серо-белой землей и серо-белым небом зимней тундры.
Пробиваясь на юг сквозь метель, Мак-Кей прошел миль двадцать на юг от большого сугроба в сердце тундры. Сутки он пережидал буран в низкорослом ельнике, который окаймляет безлесные равнины, простирающиеся до Ледовитого океана. Он был уверен, что тут ему ничто не грозит: ветер и снег сразу же заметали его следы. На второй день он отправился к своей хижине, выбирая кратчайшее направление. Буран по-прежнему свирепствовал над тундрой, но среди деревьев его сила уменьшалась. Мак-Кей не сомневался, что стоит метели утихнуть, и полицейский патруль легко разыщет его хижину. Портер и Тэвиш его не беспокоили. Но он знал, что от Брео ему не уйти. Уж Брео учует его хижину! А поэтому он хотел побывать в ней раньше, опередив полицейских.
На вторую ночь он никак не мог уснуть. Его рассудком овладело какое-то лихорадочное безумие: мысли беспорядочно метались, словно сказочный волк-оборотень, рыщущий в поисках добычи. Они не слушались его и не давали ему спать, хотя он изнемогал от усталости. Он вспоминал последние годы своей жизни, вспоминал, сколько раз ему удавалось спастись от полиции и как теперь он едва не попал к ней в руки. Воображение, точно безжалостный следователь, показывало ему, что сеть стягивается все туже и что в следующий раз ему уже не спастись. А потом, точно смягчившись, оно вдруг перенесло его на зеленый луг под синим небом у Гребня Крэгга — к Нейде.
Теперь это казалось сном. Неужели все это действительно было? Спокойные месяцы на границе населенных мест, где он встретил Нейду и она полюбила его, а когда он признался ей, что он разбойник и скрывается от полиции, захотела разделить с ним его жизнь. Он закрыл глаза и перенесся в последний грозовой вечер, который провел у Гребня Крэгга. Он вновь был в хижине старичка миссионера, за окном сверкали молнии, грохотал гром, а он обнимал Нейду, чувствовал прикосновение ее губ, смотрел в глаза, полные отчаяния и мольбы. Потом он увидел, что она, скорчившись, лежит возле стула и спутанные волосы скрывают от него ее побелевшее лицо — такой он увидел ее в ту последнюю минуту, когда в нерешительности оглянулся, перед тем как распахнуть дверь и скрыться в бурном мраке ночи.
Мак-Кей со стоном вскочил на ноги, отгоняя видения, и подбросил хвороста в костер. Он крикнул Питеру то, что уже столько раз говорил и ему и себе:
— Если бы мы взяли ее с собой, Хромуля, это было бы убийство! Хуже убийства!
Он оглянулся на вихри снега, крутящиеся в свете его костра, и прислушался к плачу ветра среди деревьев. За кругом света во все стороны уходила пелена снега. Мороз достигал сорока градусов. И Мак-Кей тоскливо обрадовался, что сейчас с ним нет Нейды.
Он плотнее закутался в одеяло, уставился на огонь и начал мечтать о несбыточном. Среди языков пламени возникало лицо Нейды — призрачное, очень юное, почти детское лицо, но в ее глазах светилась вся сила ее любви. Веселый Роджер завороженно смотрел на огонь, и ему уже чудилось, что его мечты претворяются в действительность: Нейда была рядом с ним, ее глаза говорили о любви, мужестве и верности. Он обнимал ее, чувствовал ласковое прикосновение ее волос и губ, тепло ее рук, обвивающих его шею. Он даже слышал, как бьется ее сердце, но тут посреди костра вдруг возникло лицо Желтой Птицы. Он увидел большие глаза индианки, она что-то говорила ему. Пламя вилось у ее кос, ее губы двигались, а потом она исчезла, но медленно, словно вознеслась вместе с дымом костра к черному небу.
Питер услышал крик своего хозяина. Веселый Роджер вскочил, сбросил одеяла и принялся расхаживать взад и вперед, пока не протоптал в снегу глубокую тропинку. Он понимал, что это сонный бред, что было бы безумием в него поверить — и все-таки верил, потому что хотел верить. Потому что неизбывное отчаяние вновь сменилось исчезнувшей было надеждой. Черный хаос в его душе рассеялся. В конце концов он присел на корточки и зажал в ладонях колючую морду Питера.
— Хромуля, ведь она говорила, что все кончится хорошо! — воскликнул он совсем другим голосом. — Желтая Птица это говорила, верно? В старые времена ее сожгли бы, как колдунью, потому что она говорит, будто может послать свой дух куда захочет и видеть то, чего другие люди не видят. Пусть это не так, а мы с тобой все равно будем в это верить. — Он рассмеялся. — Будем верить, что они обе побывали здесь сегодня, — продолжал он. — И Нейда, и Желтая Птица. Я верю, потому что во всем этом есть свой смысл!
Веселый Роджер выпрямился, и Питер увидел на губах хозяина знакомую улыбку, когда тот, запрокинув голову, стал смотреть на снежные вихри, проносящиеся над темным пологом еловых ветвей. Завывание бури уже не казалось Мак-Кею зловещим и насмешливым — теперь ему чудились в нем ободряющие голоса, которые требовали, чтобы он не отступал от принятого решения.
И он сказал, широко раскинув руки:
— Питер, мы пойдем назад, к Нейде!
Наступил рассвет, но вокруг ничего не переменилось. Только темнота стала не такой густой. Глаз теперь различал закутанные в иней стволы, а в смутной сумятице в вышине вырисовывались острые верхушки елей.
Когда Веселый Роджер отправился дальше к своей хижине, в нем кипело волнение, согревавшее его и разгонявшее усталость после бессонной ночи. Ему казалось, что вьюга начинает стихать и в воздухе потеплело, однако над безжизненной равниной ветер по-прежнему с ревом гнал снежные смерчи, а термометр показывал сорок один градус ниже нуля. Но Веселому Роджеру чудилось, что полный колючей ледяной пыли воздух уже не обжигает так, как прежде, и там, где вчера он видел только кривые приземистые елки, засыпанные снегом, теперь в белесом свете дня вновь возникал пейзаж, исполненный дикой сумрачной красоты, и не хватало только солнца, чтобы все вокруг оделось невообразимым
