посуду приберешь – и можешь идти к господину Бэлшуну. И веди себя там прилично.
Мурзик просиял. Открыл рот – хотел сказать что-то, но подавился и передумал. Я видел, что он был счастлив.
Вечером следующего дня ко мне заглянул Ицхак. Просто так заглянул, посидеть, как он объяснил.
В трусах и майке я восседал на диване. Ноги мои, которые, по правде сказать, давно не мешало вымыть, нежились в тазу с горячей водой. Стоя рядом на коленях, Мурзик усердно отмывал их. Я шевелил пальцами, чтобы Мурзику было удобнее отмывать.
Ицхак примостился рядом на табурете, рассеянно наблюдая за этой патриархальной процедурой. Похоже было, что он думает о чем-то другом.
– Вот, Изя, – сказал я, – твоя темпоральная лингвистика в действии.
– А? – Ицхак посмотрел на меня так, будто я его разбудил.
– Знаешь присловье «ноги мыть и воду пить»?
– Знаю…
Ицхаку было совершенно безразлично.
– Да что тебя гложет, Иська?
Он посмотрел на Мурзика, будто решая, стоит ли начинать разговор при рабе. Наконец, махнул рукой: какая разница. Все равно Мурзик в курсе всех наших дел.
– Да девка эта, Луринду, – начал он. – Маме она не нравится. Да и мне самому… Видишь ли… А тут еще карьера у нее в рост пошла… Ну нельзя на такой жениться, нельзя! Всю кровь из тебя высосет, в тряпку превратит, ноги вытирать начнет…
– Начнет, – убежденно сказал я. – Да брось ты ее.
– «Брось»! – Он посмотрел на меня страдальчески. – Знаешь, как она трахаться здорова?
– Будто других радостей в жизни мало, кроме как об эту доску биться. Да ты, Иська, может быть, в прошлой жизни императором был… а здесь по какой-то программистке с прыщами вместо сисек сохнешь…
– Каким еще императором?
Я принялся рассказывать ему об учителе Бэлшуну. Подробно описывал те истории, которые в «Главной книге» прочел.
Мурзик вытащил мои ноги из таза, обтер их полотенцем и облачил в чистые носки. Потом со вздохом поднес ко рту таз с нечистой жидкостью и начал пить.
Ицхак удивленно посмотрел на него, потом на меня.
– Он что, всю воду из таза выпьет?
– Не знаю. – Я пожал плечами. – А что? Говорю же тебе, темпоральная лингвистика в действии. Мудрость предков налицо.
– Да не выпьет он всю воду. Тут вон сколько. У него живот лопнет.
– Не лопнет.
Мурзик безмолвно хлебал.
Ицхак вдруг растревожился:
– Слушай, Баян, прекрати это дело. Подохнет раб-то.
– И пусть подохнет, не жалко. Не больно-то и нужен. На него все равно гарантия еще не кончилась.
Мурзик пил.
– Давай спорить, что выпьет, – предложил я. – Ставлю десять сиклей на Мурзика.
Ицхак ударом ноги своротил у Мурзика таз, едва не выбив ему при этом зубы. Таз опрокинулся, вода разлилась.
– Прибери, – сказал я, поднимая ноги в чистых носках, чтобы не замочились. И когда Мурзик вышел за тряпкой, повернулся к Ицхаку: – Гуманист хренов! Да этот беглый каторжник спит и видит, как мы с тобой… и все свободные вавилонские налогоплательщики…
Мурзик вернулся с тряпкой и принялся гонять воду. Ицхак еще некоторое время горевал по поводу своих отношений с Луринду, а потом заинтересовался путешествиями в прошлые жизни. Спросил меня, был ли я уже в прошлом. Я сказал, что был и собираюсь еще.
Мурзик на мгновение замер, а потом как бы между прочим вставил:
– А вот у меня там такой друг остался… сотник…
И пошло-поехало. Остановить Мурзика было невозможно. Он сидел на корточках с грязной тряпкой в руках и захлебываясь рассказывал о своем сотнике.
…Как они в составе тысячи вошли в Вавилон. Встречал их Город цветами и кликами радости. Медленно ехали по лазоревой дороге к храму Инанны. И проплывали на изразцовых стенах, чередуясь, воины в долгополых одеяниях, с копьями в руках, с заплетенными в косички бородами, и тучные черные быки с отогнутыми назад рогами. И сказал десятнику сотник: «Знавал я тут одну харчевню за Харранскими воротами – ох, и знатная же это была харчевня, сынок!» И повернули коней, улучив миг, и поехали в ту харчевню.
И встретила их пригожая харчевница, телом дородная, ликом приветливая. Руками всплеснула, на шее у
