– Случалось, – обронила она с таинственным видом. – Да только мы с братьями его по рогам! Вот он и убежал.
– Черт? – усомнился Джауфре.
Девчонка засмеялась:
– А может быть, то вовсе и козел был, а никакой не черт…
Тут улыбнулся и Рюдель, правда, пока очень бледненькой улыбкой.
– Такая разумная и бойкая девица, несомненно, заслуживает хорошего приданого. Да только скажи мне, Жанна, так ли уж не терпится тебе выйти замуж?
– Терпится – не терпится, а коли денежки сами плывут в руки, то упустить их – вот самый большой грех, – рассудительно произнесла девчонка.
В этот самый момент появился хромающий и стенающий Маркабрюн, с головы до ног в повязках и примочках – творениях искусных рук Ниварда Басурмана. Завидев лохматую свою спасительницу, Маркабрюн сказал:
– А, дочь лягушки! Я вижу, ты времени даром не теряешь?
Рюдель засмеялся.
– Она хорошо меня позабавила, так что впрямь надо бы о ней позаботиться.
– Я бы с удовольствием позаботился о ней доброй дубиной, – сказал Маркабрюн. – Ибо не счесть попреков, насмешек и издевательств, которым она подвергала меня на всем протяжении нашего пути.
Тут девчонка давай щурить злые глаза и сильно сопеть носом, а Джауфре Рюдель расхохотался.
– Клянусь правдой Господа! – вскричал он. – Впервые с тех самых пор, как постигла меня беда, смеюсь от души! Неужто она вас, друг мой, поносила и всячески угнетала?
– Истинная правда, – подтвердил Маркабрюн. – И потому, думается мне, теперь, когда я наконец освободился из-под ее власти, настала пора проучить эту маленькую дерзкую жабу. Так что, прошу вас и умоляю: поскорее распорядитесь высечь ее.
– Ну уж нет! – возмутилась девчонка. Она не слишком-то испугалась угроз Маркабрюна, потому что видела, что сеньор Джауфре все еще смеется.
– А почему бы и нет? – сказал Маркабрюн. – По мне так, женщин можно сечь с утра и до вечера, и это не причинит им никакого вреда. Ведь женщины, как известно, сотворены из ребра мужчины; ребро же – кость, а кость не чувствует ни голода, ни боли. Вот почему женщин можно бить и не кормить, и им от этого не будет ровным счетом никакого убытка.
– Вот как? – сказала девчонка. – Сейчас поглядим, как это кость не чувствует боли!
И прежде чем оба друга успели опомниться, спрыгнула с сундука и сильно боднула Маркабрюна в бок. Маркабрюн взвыл страшным голосом и повалился на пол с криком:
– Уберите чертовку!
Вбежал Нивард, схватил брыкающуюся девчонку поперек живота и утащил прочь.
Рюдель вытер слезы, выступившие у него на глазах от смеха, и протянул Маркабрюну руку, помогая ему подняться.
– Ваш приезд почти воскресил меня! – молвил он. – Ибо, сказать по правде, за время вашего отсутствия меня постигла ужасная беда, от которой я уж не чаял оправиться.
И вот что поведал о себе Маркабрюну Джауфре Рюдель де Блая.
Случалось нам и прежде упоминать о Матильде Ангулемской, старшей сестре графа Гильема Тайфера, которая была весьма юной, знатной и прекрасной, так что Джауфре Рюдель счел ее наилучшей дамой, какую только можно полюбить. И таким образом начал он слагать о ней песни и распевать их на разные лады, по преимуществу печальные, ибо дама Матильда не давала ему ни малейшего поощрения.
Вот что говорил он о ней в своих песнях:
Что она не знает себе равных.
Что тело ее, нежное и изящное, не имеет ни единого изъяна (quel cors a gras, delgat e gen).
Что речи ее полны любезности (A! cum son siei dich amoros).
И что она, одним словом, является самим совершенством.
А о себе самом в тех же песнях он поет вот что. Бодрствует ли Джауфре, грезит ли он – лишь Дама является целью его стремлений. И чем бы он ни занимался, говорит он, терзает его боль, ибо Дама отвергает своего обожателя.
Достается здесь и друзьям, которые не умеют научить его, как насладиться любовью Дамы:
Вот до каких крайностей дошел влюбленный поэт!
И так он сам себя распалял и подзуживал этими песнями, что в конце концов на самом деле потерял покой и сон, начал бледнеть и чахнуть, к ужасу своих домочадцев, а затем и вовсе пустился в неподобные приключения.
И вот однажды, нарочно вымазав себе лицо и волосы пеплом и облачившись в самые жалкие лохмотья, он пешком отправился в Ангулем, питаясь лишь милостыней, которую ему подавали в дороге. Достигнув цели своего путешествия, сумасбродный поэт начал кричать, что явился сюда как пилигрим, ибо здесь обитает величайшая земная святыня – Матильда Ангулемская. За такие глупые речи его чуть не побили камнями; однако нашлись умные люди, которые сочли его безумцем и отвели к графу Ангулемскому как забавную диковину, достойную хотя бы мимолетного внимания. Граф Ангулемский велел умыть безумца и не
