себе было огромным счастьем? Не знаю, чем я заслужил его. Но после нашей встречи я вдруг понял, что любовь – как лестница на небо, и с каждой новой ступенькой она становится все богаче и прекрасней. Забавно, когда старинное сравнение вдруг оказывается вполне применимо к твой собственной жизни, и ты на собственном опыте убеждаешься в его правомерности.
Вы побывали здесь – не в моих мечтах, а во плоти – и весь мой мир одушевлен отныне Вами. Я готов водить по Варшаве паломников, буде таковые сыщутся: вот здесь Доротея стояла под моим зонтом, здесь она ела пирожные, целых три штуки, одно за другим (а я, как дурак, смотрел на Ваши губы, вымазанные кремом), здесь она вытряхивала камешек из туфли… Я помню каждый Ваш шаг, правда.
Впрочем, согласен: многое зависит от точки зрения на предмет. И в конце концов всегда можно считать, что Вы из пустой прихоти прокатились в Варшаву, где неплохо провели время в компании безобидного чудака, собирателя диковинных книг. А почему бы и нет? Вы – писательница, я – писатель. У нас много общих тем для разговора… Да, вот так все это и должно было выглядеть со стороны. Я познакомил Вас с варшавскими писателями, снабдил должным пакетом сплетен, продемонстрировал свою библиотеку… Вот чем был Ваш приезд ко мне «на самом деле». А чудо Дальней Любви вынесено далеко за скобки…
Удивительна, как призадумаешься, способность фактов к перетасовке, и зачастую самая простая обыденность, вроде билета на поезд, оборачивается чудом. Все зависит от того, в какой последовательности события – нет, не происходят, а воспринимаются.
Вот Вам пример. Не так давно мне довелось побывать на премьере картины «Обвал» режиссера- реалиста по фамилии Гвоздовер. Надо Вам сказать, что пан Гвоздовер вообще славится предельной достоверностью своих картин. Если какому-нибудь из его персонажей потребуется по ходу сюжета подняться, скажем, на второй этаж – то будьте благонадежны: звонящим в дверь квартиры вы его не увидите, пока он не одолеет все четыре лестничных пролета. Из-за этого самого реализма некоторые представители варшавской интеллигенции считают режиссера Гвоздовера недалеким человеком и неглубоким художником. Хотя домохозяйкам нравится. Однако на просмотр новой картины собрались, как всегда, единодушно. Ходили в фойе, предвкушали, курили. Ах, эта интеллигенция с присущим только ей выражением лица, с лакомой складкой рта – от постоянного пережевывания духовной пищи наилучшего разбора… Каково же было наше общее удивление, когда «Обвал» предстал произведением весьма футуристическим! Никто, честно сказать, не ожидал от Гвоздовера подобной прыти.
Сюжет картины прост: в шахте происходит обвал, и пятеро шахтеров пытаются выбраться наружу. Тут и владелец шахты, и профсоюз, и пресса, и шахтерские семьи, но в основном – пятеро шахтеров. И вот, представьте себе только, как тонко сделано: персонажи показаны то в шахте, еще до обвала, то пробивающими камень, то вообще дома, в кругу семьи. (Заканчивается их спасением и полным триумфом профсоюза).
После сеанса поднялась настоящая буря. Гвоздовер, растерянный и потный, молча принимал поздравления. Все шумели, требовали от него раскрытия сложнейших философских символов, которыми изобилует картина, произносили фразы наподобие: «Ну, брат, удивил так удивил!» и «Это, знаете ли, не «Обвал», а настоящий прорыв!» и т. д. Это продолжалось какое-то время, а потом из кинобудки показался чрезвычайно пьяный механик, который кое-как приблизился к группе ликующих деятелей культуры и вопросил нетвердо: «А который тут из вас, значит, есть пан Гвоздовер?» Режиссер-реалист, видя неладное, попытался уклониться от встречи, но механик настиг его, впился в пуговицу его пиджака и начал шумно извиняться за то, что по пьяному, значит, делу, кажется, маленько того… перепутал части фильма.
Вообразите только, милая Доротея: бедный реалист Гвоздовер снял эту ленту в обычной своей манере, то есть сперва персонажи в кругу семьи, потом они же в шахте до обвала, затем происходит обвал – профсоюз – шахтерские семьи – спасение шахтеров – цветы и музыка. И исключительно по прихоти пьяного киномеханика более чем реалистическое творение пана Гвоздовера внезапно обернулось футуристическим изыском, потрясшим даже наших бывалых кинокритиков.
Этот пример легко позволяет заключить, что пути чудес неисповедимы, и происходят они по большей части тихо, незаметно для постороннего глаза, а способность к преобразованию обыденности в чудо заключена у нас в груди.
Ваш Юлиан
Варшава
Отец уже ушел на работу. Ярослав с матерью допивали кофе. Ясь бездельничал последние дни перед началом учебного года. Он пил кофе и поглядывал в окно, предвкушая скорое появление Мариана, с которым они собирались вместе идти к Станеку ремонтировать мотоцикл. Вообще день обещал множество приятных приключений, а на закате предполагалось посетить заветную крышу.
Мама длинно рассуждала о пользе образования («…теперь полуграмотному даже у станка скоро станет нечего делать, и если ты хочешь добиться в жизни…»). Ясь рассеянно внимал журчанию родного голоса, не вслушиваясь в слова, и думал о мотоцикле. Он любил маму, любил это ясное предосеннее утро, любил прекрасный город, в котором по счастливой случайности жил, любил своих друзей Мариана и Станека, и нескольких знакомых девушек, и дребезжащий по булыжной мостовой велосипед почтальона пана Хохрика – вообще жизнь была милой, словно домработница Крыся.
В дверь панически застучали. Мама поперхнулась посреди нравоучительного монолога, а Ясь обрадованно вскочил и метнулся в прихожую.
– Что за привычка у твоего Мариана, – сказала, откашливаясь, мама, – лупит в дверь, словно пожар.
Однако из прихожей вместо ожидаемого ею басовитого гудения юношеских голосов донесся отчаянный женский крик:
– Пани Воеводская! Вы уже слышали? Вам звонили?
Мама схватилась за сердце, побелела и слабо прокричала через комнату, надеясь, что в прихожей ее расслышат:
– Ва…лерий?..
Валерием звали отца Яся.
Соседка, пани Ирена, с выпученными от ужаса глазами, уже вбегала в комнату, сметая на своем пути Яся, шаткий телефонный столик, накрытый кружевной скатеркой, и подвернувшегося кота Брыся.
– Валерий? – еще раз пролепетала мама. – С ним… что?
– Какой Валерий? – не поняла пани Ирена. Серьги в ее ушах тряслись. – Немцы! Немцы напали! Уже, говорят, близко!
