– А мы постараемся, – стоял на своем Кандела. – Человек сильнее травы.
– А во-вторых, – продолжал Зимородок, – если траву поджечь, она будет выгорать кругами, а не «просекой».
– Почему?
– Таково таинственное свойство травы, растущей на лугу, – объяснил Зимородок.
– Факт кругового выгорания травы, – ученым тоном молвил Штранден, – определенным образом связан с обыкновением собак кружиться на месте перед тем, как улечься. Собака таким образом приминает траву, реальную или воображаемую. И это круговое движение сообщилось траве как таковой.
– Мудрено выражаетесь, господин философ, – сказал пан Борживой. – Вот послушайте, я вас научу. Траву, братцы мои, косят. Попросту говоря, вырезают. Чирк-чирк! – И он расхохотался.
– Так что же, мы все это время, получается, зазря терпели? – плаксиво вскричал Гловач. – Вы все это время знали!..
– Ну, знал, – пробурчал пан Борживой. – Только мне это как-то не приходило в голову.
Он обнажил саблю, захватил в горсть пучок травы и попытался перерубить ее. Послышался чудовищный скрежет – как будто тупым ножом водили по натянутым струнам.
Срезать пучок травы Борживою, конечно, удалось, но от звука, получившегося при этом, у Зимородка разболелись зубы, у Гиацинты – голова, у Штрандена кости, у Марион – уши, у Мэгг Морриган – ноги, у самого Борживоя что-то перекрутилось в животе, у брата Дубравы защемило в груди, у Гловача замозжило везде, а Канделой никто не заинтересовался.
– Нет, пусть уж лучше «Венок из белых лилий», – сказал Гловач горестно.
Стиснув зубы, они претерпели еще сорок два куплета.
– Остановимся, – предложил брат Дубрава. – Передохнем хоть немного.
Путники замерли на месте, и тотчас воцарилась тишина. Но насладиться ею не получалось. Злополучный «Венок» продолжал звучать в ушах. Каждый стоял, прислушиваясь к собственным ощущениям. Потом брат Дубрава сказал:
– А что, если передвигаться большими прыжками? Может, нам удастся перескакивать хотя бы через строчку?
– Я вам не жаба какая-нибудь, – обиделся пан Борживой.
– Жабам хорошо, – мечтательно произнес Гловач. – У них нет музыкального слуха.
– Мы быстро устанем, – предупредил Зимородок.
– Мне доводилось читать о людях, которые рождаются только с одной ногой, – заметил Штранден. – Они только так и передвигаются – прыжками. И ничуть при этом не утомляются.
– Хорошо тому живется… – пробормотал брат Дубрава еше слышно. – У кого одна нога…
– Ну что, попробуем? – сказал Зимородок. – Начали!
Прыжки ни к чему не привели, кроме того, что все очень быстро выбились из сил. Первым, задыхаясь, повалился в траву пан Борживой. Злокозненная трава отозвалась на его падение мощным аккордом.
– Ничего не получается, – удрученно молвил Зимородок. – Давайте пойдем след в след.
До ночи они перепробовали не менее восьми способов обмануть певучий луг, но ни один не дал желаемого результата. Спать легли обессиленные, спали плохо. Стоило кому-нибудь повернуться во сне, как тотчас ужасная какофония будила остальных. К утру все были окончательно вымотаны.
Марион, отойдя в сторонку, тихонько совещалась с Людвигом.
– Понятия не имею, что это за трава, – заявил Людвиг. – В мое время этакой пакости тут не водилось.
– Ты считаешь, это как-то связано с Огнедумом? – шептала Марион.
– Любая гнусность в этих краях без Огнедума не обошлась, – сказал Людвиг. – Это мое глубочайшее убеждение.
– Что же нам делать?
– Рассуждайте логически, ваше высочество. Мы находимся на лугу. Луг – это трава. Чего боится трава?
– По-твоему, она может чего-нибудь бояться? – удивилась Марион.
Людвиг машинально пропел:
– Я сверну тебе шею, – зашипела Марион.
– Кх… кх… Простите, ваше высочество. Так на чем я остановился?
– На том, что трава – это луг, а луг – это трава, – напомнила Марион.
– Если трава может петь, то она, вероятно, может и еще что-нибудь.
– Что, например?
– Молчать.
– Хорошо бы…
– Или бояться, – продолжал Людвиг. – Почему бы вам не попробовать хорошенько запугать ее?
