А разрезы! И дурацкая барбетта… Ненавижу!
– Великолепно! – воскликнул Штранден. – Вот вам и ответ. Ни одна нынешняя дама, будь она хоть трижды тень, не оделась бы так старомодно.
– Просто меня с детства учили замечать детали, – объяснила Гиацинта.
Они покинули поляну и снова углубились в чащу леса. Следы оленя были хорошо видны на мягкой почве. Но ни лошадиных копыт, ни собачьих лап не оказалось. Призрачная охота бесследно исчезла.
Путешественники шли по лесу, негромко переговариваясь и то и дело озираясь по сторонам. Затем Зимородок неожиданно вскрикнул:
– Вот он!
– Кто? – испуганно спросила Марион. – Огнедум?
– Какой Огнедум? Олень!
Действительно, впереди на лесной дороге стоял все тот же красавец олень. Он одарил людей высокомерным взглядом и не спеша удалился.
– Странно, – произнес Борживой. – Я был уверен, что его подстрелят или затравят.
– А они и затравили его, – спокойно отозвался Зимородок.
Борживой слегка покраснел:
– Шутить изволите?
– Отнюдь, – в тон ему произнес Зимородок. – Вы не обратили внимание на одну странность?
– Клянусь Огнедышащей Задн… кхе… кхе… Да тут на каждом шагу сплошные странности!
– У оленя не было тени, – сказал Зимородок.
– Тени охотятся на тени, – зачарованно прошептал Гловач. – Какая тема для элегии!
– А это еще что такое? – с подозрением осведомился Борживой. – Что-то я не припомню никаких элегий.
– Элегия – это когда все плохо, – объяснил Гловач. – Такой поэтический жанр.
Борживой показал лютнисту кулак:
– Ты эти глупости из головы выбрось. Поэтический жанр! Когда у врагов все плохо, надо сочинять какую-нибудь плясовую! А у нас и без того все хорошо.
Гловач выразительно задвигал бровями, но возражать не посмел.
– А ведь мы, пожалуй, забрались в самое сердце королевства Ольгерда, – произнес Зимородок.
– И чем глубже будем заходить, – добавила Мэгг Морриган, – тем больше странного повстречаем.
– Как-нибудь справимся, – сказал Штранден.
Удивительное дело – лесная жизнь пошла философу на пользу. Его длинное костлявое лицо загорело, обветрилось и даже приобрело своеобразную мужественную привлекательность.
В противоположность ему, Вольфрам Какам Кандела утратил за эти дни всю свою респектабельность. Добропорядочная физиономия приобрела нездоровый желтоватый оттенок, хорошая одежда в поразительно короткие сроки засалилась и оборвалась. Он совершенно перестал за собой следить, оброс неряшливой щетиной и вообще был грязен.
Освальд фон Штранден неожиданно произнес, обращаясь к брату Дубраве и нимало не заботясь о том, что разговор слышат остальные:
– Разрабатывая теорию и изучая историю счастья, я пришел к любопытному выводу. Вам как практику это было бы любопытно.
– Практику чего? – удивился брат Дубрава.
– Счастья, разумеется. Несчастные люди часто становятся добычей зла. И прежде, чем мы сунемся в логово Огнедума, необходимо решить то, что я условно называю «проблемой Канделы».
– Не вижу проблемы, – огрызнулся Кандела.
Не обращая на него внимания, Штранден продолжал:
– Он обладает всеми признаками, как внешними, так и внутренними, глубоко несчастного человека, несомненно, приверженного злу. Посмотрите, как он опустился. Это указывает на полностью атрофированные жизненные цели. Попросту говоря, их у него нет. В дальнейшем это может сильно нам повредить.
– Вы предлагаете избавиться от него? – спокойно спросил брат Дубрава.
– Я потому и называю это «проблемой», – объяснил Штранден. – Избавиться от этого господина было бы идеальным решением задачи. Но, к сожалению, я знаю недовольных.
– Да, – подтвердил брат Дубрава. – Я против.
– Может быть, оставить его здесь? – предложил Штранден. – Пусть возвращается в Кейзенбруннер.
– К сожалению, на сделку с совестью я пойти не могу, – вздохнул брат Дубрава. – Оставшись в лесу один, Кандела быстро погибнет. Поэтому придется тащить его с собой. А вы с Мэгг Морриган не спускайте с него глаз.
– Я не понимаю! – вскипела Гиацинта. Она слушала весь разговор с неослабевающим вниманием, но
