ветер, очень теплый и ласковый. Собравшиеся соскучились разглядывать музыкантов и друг друга. Тесная толпа расползлась по всей улице, начались порожние разговоры, и сделалось как-то неприятно: праздника все не получалось, скандала тоже не происходило, а ожидание истомило даже самых стойких.
Тем временем возле церкви происходила неприятная суета. Отец Павел, взяв в подмогу дьячка Остроумова и старенького заштатного священника отца Афанасия, отправился к церкви, намереваясь забрать в ризнице все необходимое. Однако ризница оказалась заперта, и ключ от нее не отыскался.
Отец Павел растерялся. Он точно знал, где должен находиться ключ. И однако же его там не было.
Старенький батюшка Афанасий вдруг оживился и захлопотал, заходил меленькими шажочками взад- вперед перед запертой дверью. Зубов у старичка уже почти совсем не оставалось, поэтому он много говорить стеснялся — шамкал; но тут беспокойство взяло свое, и он начал хватать отца Павла за рукава и бормотать о «грабителях» и о каком-то чрезвычайно подозрительном «татарине», который ходил тут давеча и все поглядывал — «басурман вороватый».
— Они ведь руки куда хочешь запустят… им святого у нас нет… — лепетал старичок, сам путаясь высказанного.
Однако отец Павел мыслил более реалистически.
— Полагаю, иной здесь человек побывал и ключ с собой унес, — молвил он. И распорядился, чтобы дьячок немедленно ступал на квартиру к отцу Василию Эрастову и вытребовал у того ключи от ризницы.
Дьячок Остроумов тотчас отправился. Отец Павел остановился посреди храма, как бы окруженный со всех сторон укоризненными взорами образов.
Правильно ли он делает, желая хоть малым напутственным словом проводить поручика в вечность? Не правильнее ли поступать, как отец Василий, — изринуть «Мишеля» из сердца как самоубийцу и хулителя Духа Святаго, и если не на самом деле, то в душе своей привязать труп веревкой за ноги и оттащить в паскудное место (эти слова отца Василия протоиерею уже передавали, да и сам священник Эрастов не делал из них тайны).
Отец Павел вздохнул. Должно быть, так — прав молодой батюшка отец Василий. И каков храбрец — не убоялся один против всего пятигорского общества выступить. Против собственного настоятеля пошел, как в древние времена делали истинные ревнители Православия.
А образ Богородицы Семистрельной, с семью длинными тонкими стрелами, вонзенными прямо в нежное, пылающее сердце, глядел пристально, тревожаще, и под взглядом этих темных, широко раскрытых глаз отец Павел постепенно успокаивался.
— Любви не имеет, — прошептал он. — Не имеет любви. Да и кто ее имеет? Не я же, грешный…
И сразу, едва только подумал он о любви, сделалось ему светло — так светло, что он испугался: не впал ли в обольщение. Положим, прав отец Василий — да и отважен весьма; но все-таки во всем, что он творил сейчас, не было любви. Самым ужасным, самым убийственным образом не было любви.
Дьячок напрасно ломился в квартиру отца Василия — там никто не отвечал. В конце концов, соседи, наскучив криками и стуком, начали выходить и говорить, что отец Василий точно заходил домой, однако на квартире не задержался и вскорости покинул ее. А куда отправился — неизвестно.
С этим сообщением дьячок Остроумов и вернулся к отцу протоиерею.
Почти одновременно с ним с разных сторон к храму подошли — снова Алексей Аркадьевич Столыпин и неугомонный Руфин Иванович Дорохов. Дорохов был чрезвычайно мрачен и уже с порога — ни с кем не здороваясь — закричал в прохладную темноту церкви:
— Батюшка! Ждут ведь!
Отец Павел медленно вышел на порог. Старичок отец Афанасий шлепал следом.
Узрев господ офицеров, отец Афанасий чуть приосанился — насколько сумел — и прошамкал:
— Не взять ризницы — закрыта…
Столыпин не сразу понял, что происходит, зато Дорохов сообразил почти мгновенно и прогневался.
— Где он?! — заревел Руфин, топая ногой. — Изрублю как собаку!
Столыпин осторожно взял его за руку. Отец Павел, подумав, проговорил осторожно:
— Я не знаю, где отец Василий, да только ключ точно у него.
— Ломать дверь к… э… — Дорохов проглотил ругательство и с надеждой уставился на отца Павла.
— Господа, хочу вам все-таки напомнить, что кое-что мы с вами делаем с… нарушением… некоторых предписаний… хотя и не совсем… — произнес отец протоиерей, несомненно, в это мгновение думая о матушке Варваре Ивановне и прочем своем семействе. Более твердым тоном он заключил: — Двери ризницы ломать не будем, а отыщем отца Василия и уломаем его…
При слове «уломаем» Дорохов хищно зашевелил усами. Столыпин убрал руку с его локтя.
— Где в городе живет самая богомольная и нудная особа? — осведомился Дорохов. — Отец Павел, вы ведь должны таковых знать… Которые по сорок минут пересказывают наималейшую свою ссору с подобной же особой… и благословение берут даже на посещение отхожего места.
Отец Павел опустил веки, словно таким способом можно было хоть на время избавиться от Дорохова. Разумеется, описанные им особы в городе водились, и не одна, однако вряд ли отец Василий скрывался сейчас у одной из них. Не все они любили священника Эрастова, поскольку богомольность изумительным образом сочеталась в них с очень добрым отношением к себе, а отец Василий чрезвычайно любил накладывать строгие эпитимии и сурово требовал, чтобы постились. Поэтому вымогать себе послаблений все эти дамы приходили к более мягкосердечному отцу Павлу.
— Отрядим несколько человек, — предложил из-за плеча настоятеля старичок отец Афанасий. — Надобно прочесать город.
Выпалив такое, он пригладил седую, желтоватенькую бороду с очень довольным видом.
Дорохов лихо щелкнул каблуками, кланяясь ему, точно вышестоящему командиру.
И больше часа ходили по всему Пятигорску — спасибо, городок мал — в поисках скрывшегося с ключами отца Василия, пока наконец Дорохов не обнаружил его там, где меньше всего пришло бы в голову разыскивать священника: в худом трактире для извозчиков на самой окраине. Отец Василий заседал в темном углу, дул на блюдце с чаем и зыркал по сторонам.
Руфин Иванович не сразу его и приметил. Однако бежать было некуда — столик отца Василия находился в самом углу. Гремя худыми сапогами на твердой подошве, Дорохов прошел между солидными извозчиками и навис над батюшкой.
Отец Василий привскочил, увидел между потолком и своей головой дороховский кулак и вновь опустился на лавку.
Дорохов уселся напротив, развалился весьма вальяжно — что было весьма мудреным делом, ибо у лавки в силу ее конструкции не имелось ни спинки, ни подлокотников. И однако ж со стороны казалось, будто Руфин Иванович расположился в покойных креслах с подголовником.
— Ну-с, — сказал Дорохов, — свиделись, батюшка.
— Самоубийц не хоронят, — молвил Эрастов.
— Есть предписание, — сообщил Дорохов. — За номером 1368.
— А по мне — хоть за номером 666, — ответствовал отец Василий. — Самоубийц не хоронят.
— Ключ отдайте, батюшка, — попросил Дорохов. — Отдайте по-хорошему…
Отец Василий приподнял руку, пошевелил пальцами, снова опустил.
— Да что вам он сдался, этот Лермонтов? — спросил он почти дружески. — Неприятный был человек. Только и знал, что насмешничать да девицам головы морочить. Он ведь злой был. Карикатуры рисовал, я знаю. Он и на священство рисовал.
— Ключ отдай, сволочь, — сказал Дорохов и шевельнулся так, чтобы сабля рукоятью задела стол. — Отдай!
— Нет! — взвизгнул отец Василий, подскакивая. — Нет!
Дорохов встал.
— Третий раз не попрошу — возьму вместе с рукой, — предупредил он.
Отец Василий вынул из кармана ключ от ризницы и швырнул в Дорохова. Тот ловко поймал ключ на лету, повертел им в воздухе и повернулся к отцу Василию спиной.
