Замогильный голос прошептал:
— Ты звал меня?
— Ай! — завизжала Саша и пустилась бежать.
Катя стояла на месте, точно прикованная. Призрак пошатался немного, а после качнулся назад, и развалины поглотили его.
Катя повернулась к Мишелю с безмолвным вопросом. Мишель пожал плечами, взял ее за холодную руку и повел прочь.
Ему хотелось сказать что-нибудь ехидное, вроде: «Это тебе не хрустальная собачка», — но он понимал, что любые слова разрушат зловещую торжественность момента.
Катя вдруг принялась отчаянно дрожать, всем телом прижимаясь к провожатому. Мишель обнял ее за плечи, с острым наслаждением ощущая их наполненность, теплоту.
— Тихо, тихо, — пробормотал он, мимоходом целуя ее то в висок, то куда-то в ухо. — Ну, Катя… Катюша….
Она, казалось, не замечала того, что он делает. И только возле самого дома она отстранилась — но не затем, чтобы быть подальше от него, а лишь для того, чтобы лучше разглядеть. В темноте, после пережитого, Катерина видела не мальчика-карлу, не юного поэтика с его мятыми стишками о «звездочных» глазах и скорой роковой развязке всех жизненных страстей, — нет, перед ней стоял печальный, таинственно-прекрасный потомок благородного испанского герцога Лерма. Она читала сейчас в лице Мишеля все то, на что так явственно намекали его стихи. Он был почти прекрасен в эти мгновения… и он, должно быть, сильно любил ее!
Губы его дрогнули, глаза на миг сверкнули — невыносимым огнем, — и он проговорил:
— Прощай, Катерина… Помни эту ночь — и никому о ней не сказывай.
Он вырвал свою руку из ее холодных пальцев и убежал. Ночь растворила его…
— Никогда, — прошептала Катя, уставившись в то место, где только что он был.
Ей стало холодно, она обхватила себя руками, запоздало вспоминая прикосновение ладоней Мишеля. И неожиданно поняла: даже загробное явление герцога Лерма было пустяком по сравнению с видением того Мишеля, который только что стоял перед ней, — последнего в роду, отмеченного печатью рока, — гениального…
— Никогда, Мишель, никогда, — твердила Катя. — Не забуду, не предам… брат мой! Истинный брат мой!
— Юрка, ты здесь?
— Где мне быть? — отозвался недовольный голос.
— Я поесть принес… Совершил кражу, она же похищение со взломом. Лукерья завтра ругаться будет.
— Так тебе и надо.
Юрий зажег свечу. В развалинах старой мыльни он уже обустроил себе небольшое гнездо: постелил одеяло, прилепил две свечки к камню. Когда огонек затеплился, сделалось уютно, точно в спаленке.
— Как есть ты будущий офицер, то готовься к походной жизни заранее, — сказал Мишель, пробираясь среди камней и валяющихся бревен ближе к брату.
Юрий лениво махнул ему рукой. Бороду и круги под глазами, нарисованные углем, он уже вытер, но теперь и рубашка, и руки, да и лицо его были перепачканы.
— Куда ты такими руками есть тянешься? — возмутился Мишель.
— Да ладно тебе, — сказал Юрий. — Как есть я будущий офицер, то и такое лишение, как грязные руки, как-нибудь переживу…
Мишель уселся наконец рядом.
Юрий вытащил из корзины яблоки, целый пирог и целую связку баранок.
— Все, что удалось схватить, — сообщил Мишель, устраиваясь рядом. И тоже взял баранку.
В прожорстве братья друг другу совершенно не уступали, и скоро от похищенного осталось несколько крошек, да и то — лишь тех, что затерялись в складках скатерти.
— Ну, каков я был? — поинтересовался Юрий.
— Ужасен! Прекрасен! — ответил Мишель. — У меня мороз пошел по коже, как в первом отделении «Датского принца».
— Бабушка будет ругаться, как узнает, — задумчиво проговорил Юрий.
— Может, и не узнает…
— Она «Датского принца» ненавидит…
— У ней на то есть основания. Верно ведь, что дед наш отравился, когда был в костюме Могильщика?
Юрий пожал плечами:
— Говорят, так и было…
— «Датский принц» довлеет над нашим семейством, — произнес Мишель. — Но я не стану ради этого страшиться Шекспира или не любить его! В моей будущей пьесе непременно будут Могильщики, целых двое. И тоже погибшая девица, и речь над ее хладным трупом…
— Сперва запиши все это, — сказал Юрий.
— И запишу! — Мишель вскинулся, но тотчас погас. — Непременно запишу, — повторил он, уже спокойнее, тише. И хмыкнул: — Девиц ты напугал изрядно.
— Которую больше?
— Больше, наверное, Сашеньку… Но Катя после того сама ко мне прижималась и вся дрожала.
— Это и была твоя цель? — спросил Юрий. — Чтоб Катя прижималась и дрожала?
Мишель покосился на него:
— Хоть бы и так…
— Подождал бы пару лет, они без всяких призраков начнут и прижиматься, и более того…
— Мне сейчас надо, — сказал Мишель. — И через пару лет, конечно, тоже. Я думаю — никогда не жениться. Интересно покорить женщину, а не жить с ней и не угождать ей.
— Это ты откуда вывел?
— Будто ты сам так не думаешь…
— Я об этом и не думаю, — сказал Юрий. — Я стану офицером, нацеплю вот такие эполеты, каждый размером с блинную сковороду, выучусь танцевать мазурку, хоть и с хромой ногой, — и готово дело! Стихи, залитые шампанским, в пылу мазурки шпоры рвут прелестный подпрыгивающий подол, в дружеском кругу — скабрезные истории… Словом, настоящая жизнь!
— Я это вставлю в какую-нибудь пьесу, — сказал Мишель.
Юрий беспечно махнул рукой:
— Да вставляй на здоровье! Только читать после не давай.
— Ну вот еще! Я на театр отдам. Хочу, чтоб вся Москва видела и слышала, и весь Петербург — тоже… Хочу погрузить весь мир в свои фантазии!
Юрий зевнул и смутился:
— Устал… Прости.
— Ты один приехал? — спросил Мишель.
Юрий сонно засмеялся:
— С верным человеком. Как бы я один Середниково нашел?
— А где этот верный человек? Он, должно быть, голоден…
— Он? Голоден? — Юрий выглядел возмущенным. — По-твоему, я оставил бы Митрофана голодным, когда он мне так помог? Отдал ему все припасы — он сейчас спит…
Юрий кивнул куда-то в глубину развалин. Митрофан был его личным крепостным, согласно распоряжению бабушки, и в первую очередь отвечал за то, чтобы «тайный внук» не сломал себе где-нибудь шею.
— Хорош верный человек, все слопал, — фыркнул Мишель.
— Я ему сказал, что у меня еще есть, — объяснил Юрий.
Мишель блаженно потянулся, сидя на камнях.
