А дозорные стояли и смотрели.
Иеронимус поднял голову и встретился глазами с одним из солдат. И вдруг увидел, что в этих темных, страшных глазах таится вовсе не безразличие.
Любопытство. И грусть.
– Да будет воля Твоя, – сказал Иеронимус.
Торопя пленных тупыми концами копий, стражи гнали их через лес. Замок, невидный вчера и едва различимый сегодня на рассвете, вдруг приблизился, увеличился в размерах.
Это была внушительная крепость, имеющая основанием четырехугольник, с шестиугольными башнями по углам. Стены – высокие, старые, сложенные старым булыжником. Башни грозно нависали над пришельцами.
– Добрая крепость, – пробормотал неунывающий Шальк и прищурился, оценивая, сколько пушек понадобится, чтобы пробить брешь в этих могучих стенах.
Фихтеле покивал, пустился было в рассуждения со старым приятелем. Но сильный удар между лопаток заставил бывшего студента закашляться, подавиться собственными словами.
Один из солдат, рослый, круглолицый, вооруженный арабским мечом, сделал остальным знак остановиться, вышел вперед, махнул рукой кому-то невидимому на стене. Оттуда донеслись ругательства – такие, что бывшие ландскнехты, несмотря на незавидное положение пленников, заулыбались, начали переглядываться.
Потом ворота отворились.
По одному, по двое пленников начали заводить за стены. Иеронимус было замешкался и тут же был наказан – тупым древком его ткнули в шею. Беззлобно ткнули, постарались не повредить. Так пастух подгоняет отбившуюся от стада корову. Иеронимус прикусил губу, опустил голову.
Как скот, столпились пленники в узком проходе между двумя замковыми стенами, внутренней и внешней. Беспокойно поводили глазами, топтались. Стражники отстраненно смотрели на них – следили, чтобы никто не озоровал, но больше ничего не делали. Потом расступились, пропуская кого-то.
Показался рослый толстый человек, лысый, с красным простецким лицом. Управляющий или сенешаль. Сердито оглядел невольных гостей, откровенно подозревая в них воров, убийц и мошенников – последнее в самом лучшем случае.
Среди пленных началось движение. Выказывая изрядную сноровку, стражи начали разводить спутников Иеронимуса. Действовали без жестокости, точно имели дело с неразумными животными. Одних отводили в казематы внешней стены, других ставили на колени посреди двора под охраной трех мрачных стражников с неподвижными лицами.
– Сарацины, что ли? – шепотом спросил Верекундий у Варфоломея, улучив секунду.
– Не похожи, – так же ответил Варфоломей. – Я видел сарацин. Торговал с ними.
Управляющий выхватил взглядом в толпе пленных монаха. Нахмурил широкие лохматые брови, ткнул толстым пальцем себе под ноги.
– Сюда, ко мне.
Иеронимус подчинился.
Один из местных солдат тут же подошел поближе, настороженно следя за пленным, – как бы не отмочил чего.
– Как звать?
Иеронимус поднял голову.
– Иеронимус фон Шпейер.
Управляющий – заплывшие глаза, нос картошкой – смотрел на него с откровенной насмешкой.
– А! – произнес он, как будто это имя было ему знакомо. – Фон Шпейер… Явился… Дерьмо дерьмом. И снаружи, и внутри.
Иеронимус молчал.
А управляющий продолжал распекать его:
– Святым себя вообразил! Ты, небось, и срешь-то одной гордыней.
Иеронимус слегка покраснел. Возразил:
– Ни один из святых не стал бы святым, если бы сначала не захотел этого.
– Правду говорят: начнешь умствовать – наплодишь ересей, – хмыкнул управляющий.
– Не мне судить, – ответил Иеронимус.
Управляющий надвинулся на него своей внушительной тушей. Спросил в упор:
– Чего ты ждал? Что тебя здесь встретят с распростертыми объятиями?
Иеронимус покачал головой.
– Об этом я никогда не думал.
Управляющий засмеялся. Заколыхал обширным брюхом, закраснелся толстыми щеками.
– Героем себя считаешь.
Иеронимус отмолчался.
