получивши новую весть, видишь меня пред собою до крайности нещастною! Не Миловзор ли тому причиною? Возможно, спросишь ты. Нет и тысячу раз нет! Он по-прежнему мил и страстно обожает меня, как, взаимно, и я его. Но теперь непреодолимая преграда легла между нами, а воздвиг ее никто иной, как мой брат Гастон.
Как? Вероятно, вскричишь ты. Возможно ли такое, чтоб Гастон, изъязвленный ленью, возстал вдруг с продавленного одра своего, желая воспрепятствовать бедной Эмилии вкушать вполне заслуженное ею щастье? Неужто он, столь равнодушный ко ВСЕМУ, хочет противиться ее благословленному самой природой щастию, т. е. замужеству?
Да, любезная моя Уара, вскричав так, ты будешь права. Конечно же, такое немыслимо. Гастон, который и руки не протянет, дабы спасти самого себя хотя бы и от муки смертной, тем более не станет прилагать усилия ради кого-то другого. Его лень и бездействие погубили нас всех и бросили ужасное пятно на всю фамилию.
Читай скорее и плачь вместе со мною!
Как ты знаешь, мы в нашей деревенской глуши нимало не интересуемся политикой и сплетнями придворными. Как вдруг по всей округе расползается гадкий слух, будто бы Гастон замешан в деле об государственной измене. Как? Не может быть! Кавалер столь приличный, из хорошей семьи, боевой офицер, и с ранением! Многие, словом, не верят. Но вот приезжает из столицы чиновник с пожеванной физиогномиею и при нем три гвардейца в предурацких мундирах – сами, впрочем, довольно статныя, но с рожами тоже глупыми. Становятся известны подробности. Более того, нас ДОПРАШИВАЮТ! С деда формальным образом снимают показания, и с меня – тоже! С кем был Гастон дружен? Куда он ходил? С кем встречался? И все такое, разная ерунда. Не хотят верить, что никуда он не ходил и ни с кем не встречался, а вместо того целыми днями ныл, валяясь в креслах наподобие старой ветошки. Обследуют, кстати, кресла и даже перерывают перину, разорив, к радости Кокарды, мышиное гнездо. Ничего не обнаружилось. (Разумеется!!!)
Дед ходил злой и норовил ткнуть чиновника палкою пониже поясницы, но тот чрезвычайно ловко уклонялся и виду не подавал. Открылось, что Гастон помог скрыться преступнице, какой-то шпионке Феанире, которая похитила у одного из министров нечто секретное и важное (что – не знаю!). В голове не укладывается! Неужто Гастон настолько мог плениться сиею женщиною, чтобы пойти ради нея на подобный поступок? Я слишком знаю нрав и обычай брата моего и потому могу сказать определенно: сие – лишь измышления досужих умов, а истина скрывается совершенно в другом месте.
Из всех соседей один лишь Миловзор верит мне, что случившееся – всего только недоразумение и нещастливое стечение обстоятельств; прочие же почитают нас теперь за семейство изменников и сторонятся, как бы зачумленных. Разумеется, и брак Миловзора со мною теперь дело невозможное.
Однако ИСТИННАЯ ЛЮБОВЬ, коя соединяет сердца наши, противится такому исходу, и всякую ночь мы встречаемся в Грачевой роще ТАЙНО. Сколько слез было там выплакано под покровом благодетельной тьмы! Сколько нежных слов срывалось с уст, его и моих! Несмотря на все беды я все-таки щастлива…
Чиновник уехал от нас не солоно хлебавши, однако за усадьбой установлено наблюдение, и тупица с противною рожею теперь день-деньской торчит либо в беседке, либо же на кухне (в жилыя комнаты ходить я ему воспротивилась) и трескает, не пьянея, наливку. Брат мой под домашним арестом в собственном столичном доме. В том, что он будет осужден и обезглавлен, я не сомневаюсь. И тогда… Тогда я навек останусь с запятнанным именем и в старых девках.
Отчаяние, которое охватывает меня при этой мысли, не передать никакими словами. Одной тебе вверяю мою тайну. Нынче же ночью мы с любезным моим Миловзором бежим… бежим под защитою темноты! Путь наш – в столицу. Мы непременно должны пробраться в дом тетушки Лавинии и вызволить вялого и павшего духом Гастона (воображаю, как бледен и скучен он сделался!). Единственное для нас спасение – самим изловить злодейскую сию Феаниру. Поскольку солдаты и чиновники королевские горазды лишь винные погреба у почтенных семейств опустошать да в перинах копаться, а что до ловли преступников – то куда покойнее стеречь Гастона, который и без того никуда не бегает. Лишь обелив наше семейное имя, для меня возможно теперь столь желанное счастье в супружестве с Миловзором, а для него – со мною.
Итак, нынче же ночью решится – если не все, то многое!
Пожелай в сем безумном предприятии удачи своей
отчаянной Э. дю Л.
(Как это верно в отношении меня и Миловзора!)
На тот же адрес шестое письмо Гастона
Дражайший мой Мишель!
Столь ужасны события последней седмицы, что описать их порядочным образом возможно лишь какому-нибудь классику из пучин седой древности. Слепой Фаэтий или великий Луканус, певец богов и героев, справились бы лутше меня. Увы! Сии злоключения выдались мне, а не Харору, сыну богини Ваннаны. Я же – простой смертный. Что странного в том, что я пал духом?
Не обращай внимания на скверную бумагу – там, где я пребываю, нет и намеку на что-то приличное в сем роде. О, нет – я не в камере смертников. Даже отнюдь – от эшафоту я теперь несколько подалее, нежли прежде. Хотя отдаление это сугубо географическое. Решительно во всякую минуту меня могут схватить, и тогда…
Начну по порядку.
Едва только в столице прознали об моем заключении, как дом мой сделался местом паломничества. Я вошел в моду, и многия дамы, великосветския, светския и полусветския, устремились ко мне.
Моя спальня полна цветами и благоухает, как бы дворцовая оранжерея. Ежечасно я позирую какому- либо живописцу, всякий из которых норовит писать меня в моей постели и отчего-то в кандалах, хотя я от них и избавлен.
Кривобокая Азель то и дело принимает посылки с деликатесными кушаньями и фруктами, каковое количество употребить я не в силах. В сей напасти зело помогают мне мои сторожа. В казармах своих оные довольствуются кашею, а на моих же хлебах все как один сделались страстными почитателями трюфелей, артишоков и фаршированных кукумберов.
Что до моих посетительниц, то каждая жаждет разузнать о подробностях моих сношений с лже-княгиней Траяной, и ни одна не верит, что все это вздор.
