– Да пусти же! – Анна Викторовна попыталась оттолкнуть ее, но та шарахнулась и приняла угрожающую позу.
– Оболью! Не подходи!
Анна Викторовна замерла. Должно быть, дочь сошла с ума. По женской части. Такое случается. Хоть бы любовника себе завела, что ли, – так нет, мадам Ходячая Добродетель находится в вечных поисках Вечной Любви. Согласно утвержденной схеме, Вечная Любовь должна выглядеть так: Он полюбит ее такую, как есть, то есть с насморочным носом, изжеванным лицом и обыкновением непрерывно жаловаться громким плаксивым голосом. За этой маской Он обязан сразу разглядеть Тонко Чувствующую Душу – и вести себя соответственно. И напрасно Анна Викторовна твердила, что так не бывает.
«Как же Он сходу угадает, что ты добра, заботлива и мила, если ты столь удачно скрываешь это обстоятельство?» – вопрошала Анна Викторовна.
«А вот!» – отвечала дочь. Возразить, разумеется, было нечего…
И вот – готово. Свихнулась.
Лучше уйти, соображала Анна Викторовна. Неровен час плеснет. Ее в дурку упрячут, а мне ходи до конца дней с пятном на физиономии… если в глаза не попадет.
Все-таки она попыталась еще раз.
– Доченька, – проговорила Анна Викторовна вкрадчиво.
– Какая я тебе доченька! – закричала дочь пуще прежнего. – Ходят тут, побираются! Прошлым годом мед продавали! Ваши, небось? Тоже влезла молодуха: «доченька, доченька»… – а потом весь мед сахаром пошел! Знаю я вас!
В прихожей стояло зеркало. Большое, мутное, с очень старых времен. Бог знает, какие красавицы в нем когда-то отражались, какие лихие господа вертели пред ним усами, а теперь оно было пыльным и облупилось. Сверху, на облезлой, но все еще резной темной раме, висели старые бусы. Если в прихожей сильно топали, зеркало чуть покачивалось, и бусы постукивали о стекло.
И сейчас, когда дочь тяжко переваливались с ноги на ногу, бусы снова ожили, и Анна Викторовна невольно посмотрела в их сторону.
И увидела…
В глубине покрытого пылью зеркала стояла юная девушка. Совсем юная – лет восемнадцати. Должно быть, она не была особенно красивой, но размытость образа наполняла ее загадками. Темные густые волосы девушки были пыльными и успели засалиться. Анна Викторовна коснулась своего виска и ощутила пальцами давно забытое прикосновение живого волоса. И девушка в зеркале сделала то же самое.
Анна Викторовна обхватила себя пальцами за талию. Сильное молодое тело отозвалось на прикосновение, с готовностью изогнулось, шевельнуло бедром.
Неожиданно Анна Викторовна расхохоталась. Она смеялась и смеялась, слезы текли у нее по щекам, и под конец она даже начала икать от смеха. Хозяйка квартиры с бутылью кислоты застыла в нелепой позе, явно не зная, что ей делать. Зато Анна Викторовна – знала.
– Простите, девушка. Голубушка, простите, ради Бога, – сказала она, обтирая лицо носовым платком, извлеченным из кармашка. – Можно, я позвоню от вас?
– Иди отсюда, – нерешительно сказала дочь и чуть шевельнулась.
– Я быстренько, – и Анна Викторовна нахальным, быстрым жестом схватила с трюмо старый черный телефон.
Дочь, все еще с бутылью, встала рядом, бдительно следя за каждым действием незнакомки. Анна Викторовна разложила платок и набрала номер.
Ответили не сразу, а когда ответили – слышны были гул проезжающих мимо машин и невнятные голоса.
– Денис? – спросила Анна Викторовна. – Ты все еще в парке?
– Кто звонит? – Он отвечал спокойно, даже чуть недовольно, и Анна Викторовна вдруг испугалась: да что она знает, в конце концов, об этом Денисе!
И тут голос молодого человека изменился:
– Это вы?
– Ну… – сказала Анна Викторовна (девушка в зеркале улыбнулась хитровато и завела глаза к потолку). – В общем, да. Зима уже наступила. Без предупреждения. Дождись меня, ладно? Я скоро.
Она бросила трубку, выскочила из квартиры и побежала вниз по лестнице.
Невидимые карлики Часовной горы
Домашнее имя Ульяны было «Кика». Так называла ее мама. «Кика» – сокращенное от «кикиморы», о чем, естественно, кроме Ульяны и мамы, знали только два или три человека на всей земле.
Ульяне было шесть лет, а городу Петербургу, где она жила, – ровно триста, и ради такой круглой даты все дарили ему подарки. Дата была круглая, как циферблат, и потому, по мнению Ульяны, самым подходящим подарком были бы часы. Еще эту дату называли «зоолетием» – из-за цифры «300», которая теперь была видна повсюду. Мама морщила нос и говорила, что эта шутка – дурного тона, но Ульяне нравилась и она, поскольку имела отношение к зоосаду, а зоосад располагался в том самом Александровском парке, где она часто гуляла с мамой и откуда выходили, чтобы катать детей, пони и большие лошади, а еще – медвежонок и сварливая обезьянка в платьице.
Поэтому Ульяна сочла абсолютно закономерным, когда в Александровском парке возвели Часовную гору.
Теперь гулять по парку стало вообще сплошное удовольствие. По центральной аллейке вместе с пешеходами перемещались игрушки с механизмом внутри. Игрушки пищали неестественными голосами, их
