ему свидание у себя дома? Но это, во-первых, нечестно по отношению к парню, а во-вторых, Ида совершенно не умела цеплять незнакомых парней…
В конце концов она решила поступить как честный и гордый человек: высоко поднять голову и без боязни идти в одиночку. Будь что будет! Она не покажет Николаю, что боится его. «Ты можешь меня убить, но ты не заставишь меня бояться!» – приблизительно так.
С каждым мгновением ощущение опасности усиливалось. За ней следили. За ней крались по пятам. Иде стоило больших усилий не ускорять шаги и не оборачиваться.
Наконец он показался. Вынырнул прямо перед ней – выскочил из-за куста, как чертик. Широкая улыбка светится в легком сумраке белой ночи.
– Привет. Ты мне, кажется, не рада?
– Не рада, – сказала Ида. – Пропусти, пожалуйста.
– А, так мы уже просим! – насмешливо протянул Николай. – Голубушка, я тебя предупреждал. Давай лучше по-хорошему.
– Не по-хорошему, не по-плохому, никак! Пусти! – вскрикнула Ида, потому что он крепко взял ее за руку повыше локтя.
– Еще чего! – Он продолжал смеяться. – Идем-ка. Я покажу тебе, что значит – быть взрослой.
– Мама! – закричала Ида, забыв о своем намерении оставаться гордой и бесстрашной.
– Мама не поможет, – сказал Николай и потащил ее за собой.
– Идальго! – вопила Ида. – Помогите!
Николай тащил ее в подворотню, за которой начинались проходные дворы: один проем нанизывался на другой, создавалась жуткая перспектива, в конце которой зияло ничто – тупик, тьма.
Ида больше не кричала: Николай зажал ей рот отвратительной прохладной ладонью. Рука на ощупь была как будто неживая, вялая, и только по краям – твердая, точно из деревяшки. Ида несколько раз лязгнула зубами, норовя укусить, но исполнить желаемое не удавалось: тонкая кожа на слабом мясце оставалась недосягаемой.
Девушка отчаянно цеплялась ногами за камни, за корни деревьев, за любую выпуклость на мостовой. Николай легко отрывал ее от земли и волок все дальше и дальше.
Неожиданно впереди послышалось лошадиное ржание. Это не был голос пони, резкий и насмешливый; тонко, призывно ржала большая лошадь. Ида решила было, что ей чудится, но, судя по всему, Николай тоже услышал странный звук, потому что остановился и навострил уши. Ржание повторилось.
– Что за черт! – промолвил досадливо Николай и снова двинулся вперед.
Из подворотни, уходящей от проходного двора вбок, донесся отрывистый легкий стук копыт, и во двор влетела лошадь. Это был индейский мустанг, рыжий, с беспорядочно разбросанными белыми пятнами, с развевающейся белой гривой и гневно задранным огненным хвостом. Громада лоснящегося мощного конского тела надвигалась на Николая и девушку.
Взметнувшаяся грива разлетелась, застилая лоскутное небо в неровном четырехугольнике двора. Раздутые ноздри выдыхали сердитое пламя.
Затем конь задрал копыта и опустил их прямехонько Николаю на голову. Ида, освобожденная от хватки насильника, завизжала и откатилась в сторону. Николай неприятно хрипел, стуча ногами по вытоптанному газончику. Конь отпрыгнул, снова тонко заржал и подбежал к Иде. Девушка быстро села, подтянула колени к подбородку и бросила взгляд наверх. К ней из поднебесья тянулась благородная лошадиная морда. Она невольно потянулась навстречу, и носы их соприкоснулись.
– Я же говорил! – раздался в ее сознании знакомый голос. Развеселое хихиканье сопровождало эти слова. – Я ведь тебе обещал, Ида! Мы друзья – не так ли?
– Ты убил его! – сказала Ида, мелко дыша.
– Ну да? – удивился Идальго. Он повернул голову и несколько секунд рассматривал Николая. Тот глядел в ответ стеклянными глазами. Идальго понюхал его и брезгливо отодвинулся. – Разве он не хотел убить тебя? Успокойся-ка! Ладно?
Ида молча трепала его гриву. Потом уцепилась покрепче, встала.
– Садись, – предложил Идальго, приплясывая. – Сегодня покатаемся по-настоящему!
Она вскочила на спину своего мустанга так ловко, словно всю жизнь только этим и занималась, пригнулась, ласкаясь щекой о жесткую гриву, и они вдвоем вылетели из ловушки подворотен, точно лохматая индейская стрела, выпущенная из лука. Идальго и всадница помчались по ночным улицам – к набережной, к таинственной Неве, где играют призрачные огни, и дальше, дальше, к прохладному дыханию пригородных парков, а затем, полукольцом, – обратно, по певучим мостовым белых ночей, мимо праздных прохожих, мимо пьяных гуляк и бездарных уличных музыкантов, сквозь фальшивое пение под караоке, прыжками через густо заселенные скамейки, к памятнику Пржевальскому – где есть преданный верблюд и дикая лошадь, – везде, везде, везде…
А наутро Ида снова стояла в парке со своим пони, и Идальго деловито цокал игрушечными копытцами, катая по мощеной дорожке перед Мюзик-холлом взад-вперед игрушечных человечков, и некоторые из них кое о чем догадывались, а один мальчик даже спросил, наклонившись к чуткому уху пони, завернутому в трубочку, наподобие той, в каких продают мороженое:
– Ты ведь Конек-Горбунок, верно?
Чуть повернув морду, Идальго невозмутимо ответил:
– Совершенно верно, мой мальчик.
– Я так и думал, – сказал ребенок, выпрямляясь в маленьком седле. – Ну, мне и повезло!
И погладил Идальго по шее.
