второго.
Разве что те отрывочные воспоминания, в которых моя мать шепелявит. Впрочем, тогда Стас уже существовал на свете и до нашего знакомства оставалось максимум тридцать шесть месяцев.
Хороший ли он человек, Стас? Что у него на душе? На что он способен, а на что не способен? Пошел бы я с ним в разведку?
Положительно я могу ответить только на последний вопрос. Вероятно, я действительно понятия не имею, что у Стаса на душе, но в разведку с ним пошел бы не задумываясь. Мы с ним собирали вкладыши из жвачек, обменивались машинками, обсуждали девчонок, бесцельно слонялись по городу, пытались даже как-то раз поучаствовать в местной музыкальной тусовке, которая собиралась в магазине музыкальных инструментов, но потом все как-то заглохло. С таким человеком я, разумеется, отправился бы хоть на край света, по-прежнему не имея ни малейшего представления о том, что он собой на самом деле представляет.
Стас женился рано, но как-то без всяких эмоций. «На девушке», – объяснил он, когда я спросил его, на ком. Наверное, у него благополучная семейная жизнь, я не интересовался. Понятие «девушка» всегда оставалось для меня чуть менее всеобъемлющим, чем понятие «космос», поэтому ответ Стаса я счел отговоркой и просьбой больше не приставать к нему с этой темой.
С самого начала так и повелось. Жена Стаса оказалась для меня в том же разделе жизненных ценностей, что мебель, посуда, подушки. Разумеется, как всякий нормальный человек, я весьма неравнодушен и к мебели, и к посуде, и особенно к хорошим подушкам, но всегда с легкостью могу заменить один такой предмет другим, столь же красивым и удобным.
Другое дело – дочь Стаса, шестилетняя Светка. Это существо пробуждало во мне сильные чувства и бессовестно пользовалось своим влиянием. Я видел в ней и Стаса, и меня – счастливых, шестилетних, еще до всяких семейных забот (Стас) и сложных плаваний между разрозненными островами женских судеб (я). Я не завидовал Светке, нет, я просто мысленно погружался в ее мирок, полный прелестных сложностей и очаровательных затруднений. Я наслаждался каждым нюансом ее жизни и нашего с ней общения.
Обычно она что-нибудь чирикала, время от времени взимая с меня дань в виде разных мелочей, которыми я запасался для нее заранее: колечек, заколочек, резиночек для волос, карандашиков, куколок из киндерсюрприза и прочей бесценной ерунды.
В Светкиных глазах я был крупным, похожим на плюшевого медведя из витрины магазина подарков. На щеке у меня был странный дефект. Светка не считала мое родимое пятно ни неотразимым, ни даже интересным, она воспринимала его как данность, вроде кляксы на странице.
Вскоре после встречи с Татьяной Стас позвонил мне и предложил съездить вместе со Светкой на Острова. «Попьем пива, покатаем Светку на пони», – лаконично обрисовал он предстоящую программу.
Я без раздумий согласился.
Мы встретились на Каменноостровском. Я забрался в машину Стаса, как обычно, на заднее сиденье – рядом со Светкой.
Стас тронулся с места.
– Светка, отдай Саше подарок, – приказал он, не оборачиваясь.
(Саша – мое настоящее имя. Имя, которое знали Стас и его дочка.)
Светка с важным видом вручила мне мятый листок. Это был портрет. С рисунка на меня смотрел я: человек – плюшевый мишка с большим подарочным бантиком на щеке.
Я поцеловал Светку в макушку и сказал ей, что никогда еще не получал таких замечательных подарков.
– Никогда? – переспросила она, недоверчивая, как всякая женщина.
– Только в детстве.
– И что это было? – потребовала она объяснений.
– Конструктор-робот.
Светка чуть надула губы и отвернулась, но потом ее внимание привлекла собака, шествующая по тротуару с пластиковой бутылкой в зубах, и она забыла о конструкторе-роботе.
Я спросил Стаса:
– Как дела?
– Нормально. А ты?
– Ничего.
– Вот и хорошо, – одобрил Стас.
У меня стало тепло и легко на душе, несмотря на все неизвестности с Татьяной. Здорово, когда не нужно вникать в подробности.
Мы уже подъезжали к Островам, когда вдруг прямо перед машиной выросла человеческая фигура. Ее только что не было, и вот внезапно она поднялась из ничего и встала у нас на пути.
Со своего заднего сиденья я ничего толком разглядеть не сумел. Машина закатила истерику. Шины впились в мостовую. Налетев на крепкое препятствие, машина Стаса сильно дернулась, проехала еще немного и остановилась.
Меня бросило вперед, и я треснулся челюстью о спинку Стасова сиденья, а Светка вцепилась в меня с силой небольшой шимпанзе и широко распахнула глаза. Мне казалось, что из них исходит сияние.
Потом я уловил звук. Это был Светкин визг. Так кричат только дети и обезьянки, когда не понимают, что происходит, и только догадываются о степени опасности.
Стас, как всегда, не пристегнулся. Его лицо было разбито в кровь и кривилось.
– Я сломал руку, по-моему, – сказал он и хрипло закудахтал. Очевидно, он считал, что держится молодцом и даже шутит.
Светка прекратила визжать. Теперь она таращилась и тяжело дышала.
«Светка, все в порядке», – хотел было сказать я, но не смог: челюсть двигалась как-то странно. Тогда я решил переплюнуть Стаса по части остроумия в экстремальных ситуациях и попытался выдавить:
– А я сломал челюсть.
И тут дверца машины распахнулась, и возник тот самый пешеход, в которого мы врезались.
Это был высокий мужчина с грязно-смуглым лицом и густейшими черными бровищами. Его маленькие глазки ярко блестели, а изо рта вырывалось горячее дыхание. Я уловил жар, когда он наклонился надо мной и прошипел:
– Я этого так не оставлю!
Затем он напустился на Стаса:
– Вы сбили меня, отвратительный человек! Следует смотреть, куда едете! И вращать рулевое колесо по всем правильным направлениям, это очевидно? Я тотчас же звоню ментам, ясно вам? Мы это дело быстро разрулим, ясно вам? Потому что я пострадавший.
– Вы? – из последних сил изумился Стас. – Если кто здесь и пострадавший, так это…
– Пешеход всегда пострадавший, когда на него наезжает автомобиль, и это очевидно, поэтому я звоню ментам, ясно вам? Мы это дело быстро разрулим, – не унимался громила.
Он выражался немного странно и говорил с резким акцентом, но каким – понять было невозможно. Не кавказским, это точно. Возможно, с баскским. Баски говорят на языке, который не имеет родственников нигде по всему миру, следовательно, и их акцент не поддается определению. Так я решил про себя. (Удивительные мысли лезут в голову в разгар экстремальных ситуаций!)
– Послушайте, – сказал Стас, слабея, – никто не хочет неприятностей. Верно? По-моему, мы пострадали куда больше, чем вы. Давайте на этом разойдемся.
Но пешеход не унимался. Он буянил и топал ногами, он орал на Стаса, а тот – я видел отчетливо – с каждой минутой все больше терял волю. В конце концов мы скинулись и отдали крикливому пешеходу все деньги, какие только сумели выскрести из карманов и бардачка. Набралось чуть больше тысячи. Пешеход сунул их в задний карман брюк и удалился широкой, размашистой походкой. Со спины он был похож на Маяковского.
– Ты видел когда-нибудь что-то подобное? – пробормотал Стас, оживая по мере того, как скандалист удалялся. – Он устроил аварию, сам остался цел – и мы еще ему плати!
– Ты предпочел бы и дальше ругаться с ним? – пролепетал я, с трудом двигая моей поврежденной челюстью. – А потом еще менты…
