совершенно убивает то, что их можно купить. Мне иногда ужасно хочется. Это вещизм и мещанство.
«Что вы купили?»
Я показала лягушку. Он так властно протянул за ней руку, что я безропотно отдала свой трофей.
– Могу вам подарить.
Он покачал головой и вернул ее мне.
Я поняла вдруг, что он имел в виду. Поняла так отчетливо, как будто он произнес это вслух. Если мы с Эдуардом начнем жить вместе, то не важно, кому из двоих принадлежит лягушка. Она будет принадлежать нам обоим. В этом главное отличие взрослых от детей. Дети всегда вынуждены делить имущество, потому что ни при каких обстоятельствах они не смогут жить вместе. Для взрослых в этом отношении открыто куда больше возможностей.
– Вы здесь надолго? – спросила я.
Он покачал головой в знак того, что понятия не имеет.
«Авария», – написал он.
Я кивнула.
Он вдруг выпрямился и посмотрел на что-то у меня за спиной. Я тоже встала.
К нам приближался мужчина лет тридцати, большой и косолапый, с симпатичным лицом. Он выглядел растерянным, как любой посетитель больницы. Одна рука у него была в гипсе. Он нес гигантский термос, держа его, как младенца.
– Сашка! – воскликнул он, бросаясь к Эдуарду. – Вот ты где! Мне сестра сказала, что ты пошел гулять. Я тебе бульон принес.
Он посмотрел на меня недоверчиво. Эдуард что-то промычал, и взгляд посетителя смягчился.
– Вы – знакомая Александра? – спросил он меня вежливо.
– Ну… да, – ответила я. – А что, его настоящее имя Александр?
– Вроде бы, – хмыкнул посетитель. – Он вам другое назвал?
– Вообще-то он сказал, что его зовут Эдуард.
Посетитель захохотал. От смеха у него даже слезы выступили на глазах. Он смеялся так жизнерадостно, что я вдруг поняла: в той аварии никто не погиб и смеется он от облегчения. От того, что у его друга есть «знакомая», которую смешно разыграли с «Эдуардом» (вот ведь дурацкое имя!), и от того, что его друг явно идет на поправку, коль скоро даже со сломанной челюстью продолжает флиртовать.
Я решила отомстить. Эдуард-Александр не имел никакой возможности прервать наш разговор, поэтому я непринужденно сказала:
– Он подцепил меня в парке. Когда сидишь в парке и читаешь книгу, обязательно привяжется какой- нибудь мужчина.
– Да, Сашка у нас такой, – с отеческой гордостью кивал посетитель.
– Именно так я и цепляю мужчин, – продолжала я. – Взяла том Кьеркегора и уселась нога на ногу. Минут через пять рядом уже сидел этот человек и рассказывал, что его зовут Эдуард…
Мы смеялись так, что заболела диафрагма. Эдуард-Александр наклонился и написал:
«Смеяться больно. Стоп!»
Я взяла веточку и пририсовала рядом череп и кости.
– Меня зовут Стас, – сообщил человек с термосом.
– У вас там действительно бульон? – спросила я.
– Да, жена сварила. Больные должны кушать бульон.
– В таком термосе можно запросто пронести пару подводных лодок, – сказала я. – Эдуард не осилит столько жидкости в одиночку. «Ксанф, выпей море».
– Да? – обеспокоился Стас.
Я кивнула:
– У меня предложение. Давайте выпьем весь бульон вместе. Втроем.
Стас опять заметно повеселел и подмигнул мне:
– Обожрем больного?
Мы устроились на лавочке и «сообразили на троих» из термоса. Бульон был очень крепким, от него сделалось жарко. В этой части парка больничной едой совсем не пахло, тянуло болотом и разными лесными увлекательными ужасами из русских сказок. Самая подходящая музыка для этого местечка – «Нянина сказка» из «Детского альбома» Чайковского. Я в детстве ее не любила, по сравнению с вальсом она казалась неинтересной, но с возрастом вполне оценила эту пьеску.
– Даже не верится, что совсем близко город с его заботами, комфортом и обыденностью, – сказала я, просвистев два такта из «Няниной сказки».
– Ага, – подтвердил Стас.
Эдуард глядел на меня с гордостью. Я поняла, что ему нравится любить женщину, которая умеет свистеть.
Мы почти не разговаривали. Просто пили бульон и смотрели на темные деревья и мятую траву. Потом Стас поднялся.
– Ну, бульон кончился, и мне пора.
– Погодите, Стас, я с вами.
Я тоже встала.
Эдуард смотрел на нас спокойно и весело. Я поцеловала его в глаза и лоб.
– До завтра.
Он моргнул.
Стас махнул ему рукой и зашагал враскачку по дорожке. Я побежала за ним следом, боясь отстать и окончательно заблудиться в капкановом саду.
Он:
Ночью шел дождь. Я слушал, как он шумит за окном, и обостренно ощущал, что я – не дома, что на мне странная чужая одежда и я укрыт неприятным кусачим одеялом.
Кроме меня в палате никого не было. Несколько кроватей стояли пустыми, с голыми сетками без матрасов. Как будто все мои товарищи по несчастью уже умерли.
Я встал и подошел к окну. Дождь казался мне единственным домом, который я мог иметь в моем теперешнем положении.
Внезапно за моей спиной щелкнули выключателем. Вспыхнул свет. Я обернулся.
У двери стояла медсестра. Я сразу узнал ее: неудобные туфли без задников на огромной платформе, голубенький халатик, манера держать руки в карманах, чуть приподняв плечи.
За все эти годы она ничуть не изменилась.
– Ты вырос, – сказала она мне.
Я сел на подоконник и уставился на нее.
– Что, не можешь говорить? – хмыкнула она. – Это ничего. Я в состоянии поговорить за нас обоих. Я ведь знаю все твои мысли, всего тебя… – Она призадумалась. – С тобой я немного перемудрила. Прости уж. С первым крестником всегда так: хочется дать ему как можно больше. Ну и увлечешься и немного напутаешь.
Она прошлась по палате, мультяшно водя при каждом шаге приподнятыми плечами. Я видел, как она шевелит пальцами, спрятанными в карманах халатика.
Она уселась на незастеленную кровать и немного покачалась на пружинящей сетке.
– Женщины слетались к тебе как бабочки на фонарь, не так ли, – произнесла она наконец с утвердительной интонацией.
Я кивнул.
– Тебе нравилось? – Она уставилась на меня требовательно, почти зло.
Я чуть пожал плечами.
– Попробую угадать… – Она принялась болтать ногами. Туфли без задников сидели на ней как влитые, даже не шлепали ее по пяткам. – В юности тебе это льстило, потом доставляло удовольствие, а под конец стало утомлять. Верно?
Я кивнул.
Она встала, опять прошлась взад-вперед.
