– Знаешь, я тебе верю. В стране, где возможны мутанты-эскимосы, тролль-подменыш стопроцентно реален. А что говорит твоя мать?
– Она мне не мать, – ответил Петр Иванович с оттенком горькой гордости. – Я вырос в приюте.
Бизнес, открытый друзьями, был чрезвычайно прост и не требовал никаких затрат, а только некоторой доли уверенности в себе. Для Михли это стало в своем роде школой самосовершенствования, поскольку как раз уверенности в себе ему и недоставало.
Они били машины.
Точнее, бил их Петр Иванович, а Михля выступал свидетелем.
Время было странное. Всё в мире неожиданно получило цену, в том числе и то, что несколько десятилетий считалось абсолютно бесценным. И цена эта оказалась в некоторых случаях шокирующе низкой, а в других – шокирующе высокой.
Но люди каким-то образом ориентировались среди этих плывущих, расползающихся, как ветхая ткань, реалий. В те годы развилась телепатия. Начав торговлю, человек точно знал, на какой сумме они с противником остановятся. И тот, второй, это знал тоже.
Деньги были реальны и эфемерны в одно и то же время. Их было очень много и вместе с тем их не было вообще.
Петру Ивановичу это нравилось. Он втягивал своими расширенными ноздрями воздух, напоенный авантюрой, и ощущал, как толстеет.
Когда он впервые рассказал Михле о своем замысле, Михля ужаснулся:
– Могут пострадать люди!
– Тебя волнует? – удивился Петр Иванович. – Это?
Михля пожал плечами. Он был воспитан в убеждении, что человеческая жизнь является высочайшей ценностью на земле. Петр Иванович расхохотался, когда Михля напомнил ему об этом.
– И что из происходящего, – он сделал широкий жест, словно хотел обнять весь город, – убедило тебя в том, что это не неправда?
Михля набычился, его веснушки потемнели.
– Мы должны сохранять человеческое лицо, иначе мы погибнем.
– Ты вычитал это из газеты левых демократов?
– Ты знаешь такие слова?
Они отвернулись друг от друга, недовольные тем, как повернулся разговор.
Потом Петр Иванович сказал:
– Ты же знаешь, Михля, я – не человек. Вовсе и совершенно не человек. Попробуй осознать себя как тролля. Это просто.
– Это совсем не просто, потому что я – человек, – уперся Михля.
– Ладно, – сдался Петр Иванович, – ты человек. Трудно. Но «они» – другая раса. Первый закон охоты. Жертва – всегда другая раса.
– Ты расист?
– Реалист.
– Сколько ужасных слов ты знаешь, Петр Иванович.
– Я читал газеты. Много газет. – В мыслях Петра Ивановича отчетливо встала его берлога в общежитии, гора мятых газет, неопрятных, с прыгающим шрифтом и опечатками. Опечатки мешали ему читать, он не узнавал слова, поэтому проговаривал некоторые статьи вслух. – Я читал в газетах Гиппиус.
– Кто это?
– Думаю, тролль, – ответил Петр Иванович. – У нее слог как у тролля. Выразительный, злой и по- хорошему тупой. Русские плохо пишут, мяконько. Они даже злятся как размазня – сопли по битой роже.
– Да? – обиделся за русских писателей Михля. – А кто, по-твоему, умеет злиться? Может, американцы?
– По-настоящему жестоки в своих текстах только евреи, – сказал Петр Иванович. – Их жестокость – от понимания, как сделан мир. Евреи помнят, как делался мир, поэтому они так жестоки. Остальные – нет.
– А японцы? – рискнул Михля. – Камикадзе, харакири?
Петр Иванович с презрением покачал головой.
– Японцы не смыслят. Они просто не знают. Немцы – не умеют. Только щеки надувают. – Петр Иванович надул щеки, потом спустил их. – Я изучал вопрос. Но Гиппиус пишет как тролль. Она не боится быть тупой. В этом – стиль! Сильно!
– Я так и не понял, тебе понравилось или нет, – сказал Михля, сдаваясь. Он только сейчас сообразил, что спорить с Петром Ивановичем – все равно что пытаться переубедить камень. Тролль меняет свои убеждения раз в тысячу лет, и то постепенно.
– Понравилось? – Петр Иванович покачал головой. – Нет. Просто прочитал. Много интересного. Можешь не читать. Главное – понимать, что раса другая. «Они» – другая раса. «Они» не пишут как тролли, не читают как тролли, не живут как тролли.
– Ты живешь как человек, – напомнил Михля. Просто так, ради справедливости. На самом деле он уже сдался.
Маленькая темная комнатка, где из всех предметов роскоши были мятые газеты, отразилась в черных раскосых глазах тролля. Михля как будто вошел в нее, так яростно надвинулись на него бездонные зрачки приятеля.
– Я живу как человек? – переспросил Петр Иванович. – Это означает – жить как человек?
– Ну, как бедный человек… Как человек, которому не повезло…
– Я хочу жить как тролль. И ему повезло, – твердо произнес Петр Иванович. – Раса, Михля, это от нас не зависит. «Они» тоже не виноваты, – добавил он, подумав. – Но ты посмотри: они похожи друг на друга и не похожи на нас. Круглая голова – раз. В круглой голове – круглые мысли. Как ядро. Ты был в музее? Там есть ядро.
– Каменное? – попытался понять Михля. Смысл разговора опять уполз от него, как ленивый питон, и теперь Михля не без тоски созерцал его извивающийся, исчезающий в дебрях хвост.
– Чугунное! – огрызнулся Петр Иванович. – Круглое ядро.
– В голове?
– В голове – мысли. Как ядро. Голова круглая. Плечи – много мяса. Почему? – Он поднял палец. – Я знаю причину. Все едят курицу. Курица изменена генетически.
– Почему? – изумился Михля.
– Что? – Петр Иванович уставился на приятеля так, словно тот разбудил его посреди крепкого сна с увлекательными приключениями.
– Почему курица изменена генетически?
– Прочел в газетах, – лаконически ответил Петр Иванович и с облегчением вернулся к своей теме: – Одни пожиратели куриц реагируют на измененные гены, другие – нет. Это определено расой. Кто реагирует, превращается в другую расу. Мутанты.
– «Новые русские» – это мутанты? – понял наконец Михля.
Петр Иванович с облегчением стукнул его по плечу рукой.
– Точно. – И добавил: – Я никогда не куплю себе машину.
– Почему?
– Угадай!
Они прошли сперва всю Петроградскую за этими разговорами, потом почти весь Васильевский. Постепенно темнело. На Стрелке Петр Иванович приметил иномарку и, подпустив добычу поближе, вышел на проезжую часть. Тормоза завопили, но было поздно: машина врезалась в каменное туловище Петра Ивановича. Петр Иванович ощутил горячее тело двигателя. Из-под смятой крышки пошел пар, как в Долине гейзеров.
На лобовом стекле образовалась красная клякса. Михля с ужасом смотрел на происходящее с тротуара. Он видел кляксу.
Петр Иванович высвободился из мятых объятий машины и, волоча по асфальту порванный пиджак, подошел к дверце. Заглянул внутрь, потом перевел взгляд на Михлю.
– Надо выбирать с меньшей скоростью, – сказал он.
