Годунов сразу озабоченно наморщил лоб.
– Прибываем завтра в пять утра. Пожалуйста, будьте готовы.
– Всегда готовы! – воскликнул Ленин и отдал пионерский салют.
– Стоянка пять минут, времени копаться не будет, – добавил Годунов. – Реквизит не забудьте. Вас, товарищ Гитлер, как самого трезвого, прошу проследить за этим.
– Хорошо, – сказал Адольф.
– Вот и ладушки, – молвил Годунов, скрываясь.
– А сам в вагоне люкс едет, – заметил Берия. – Ну да, каждому свое. «Йедэм дас зайне». Как там у тебя, Степаныч, на концлагерях написано?
– «Работа освобождает», – сказал отец. – Но это не я написал. Я вообще насчет концлагерей был не слишком большим энтузиастом.
– Папа и меня в лагерь не отправляет поэтому, – добавила я.
Перед началом лета классный руководитель сообщила, многозначительно глядя на меня, что на школу выделили десять бесплатных путевок в лагерь и что дети из неполных семей имеют преимущество при получении этих путевок. Родителю-одиночке нужно просто подписать заявление.
– Свежий воздух, активный отдых, новые друзья… Вообще, там хорошо, у меня там племянница в прошлом году отдыхала, – сказала учительница. – Так что рекомендую.
Но отец наотрез отказался со мной расставаться.
– Дочь Адольфа не будет заниматься активным отдыхом в компании неизвестно с кем, – отрезал он. – «Неполные семьи», видишь ли! Да чему хорошему ты сможешь научиться от дочерей разведенок? Они – совершенно неподходящая для тебя компания.
– Что такое – неполная семья, Адольф? – осмелилась я задать вопрос.
– Это семья, где люди так сильно ссорились, что в конце концов решили разойтись и жить порознь.
– И дети тоже? – ужаснулась я.
– То-то и оно, – вздохнул Адольф. Он обнял меня и добавил: – У нас с тобой – полная семья, поверь мне.
О, я совершенно ему верила! Сейчас, оглядываясь на прошлое, я понимаю, что Адольф был абсолютно прав. И я не поехала в лагерь, а отправилась с Адольфом в «турне», как называлась эта поездка.
Представляете?
Все едут на дачу или в лагерь, а я – в турне!
Когда я сказала про лагерь, все в купе дружно рассмеялись, и Ленин принялся рассказывать разные истории из своего пионерского детства. Почему-то с самым большим удовольствием он вспоминал, как они с друзьями пугали по ночам девчонок. Переодевались в белые простыни и выли под окнами, как привидения.
– А чего они пугались? – спросила я. – Девчонки ваши, чего они пугались-то?
– Привидений, – объяснил Ленин.
Я не понимала.
– Но почему?
– Потому что привидения – это мертвецы. – Ленин начал сердиться. Моя глупость, очевидно, раздражала его, но меня это вовсе не смущало.
– Ну мертвецы, – настаивала я, – ну и что с того?
– А то, глупая женщина, что мертвецов положено бояться, – сказал Ленин.
Я пожала плечами.
– Лично я никаких мертвецов не боюсь.
– Это ты сейчас говоришь, – возразил Ленин, – а вот поглядим, как ты запоешь, когда на самом деле увидишь перед собой покойника.
Он, кажется, обиделся и забрался на верхнюю полку. И даже не сказал «спокойной ночи».
Можете мне не верить, но я обожаю ранние пробуждения. Когда ты еще плаваешь в каком-нибудь видении, и вдруг Адольф мягко трясет тебя за плечо и ласковым голосом тихо говорит тебе в ухо:
– Вставай, Lise, мы подъезжаем к станции.
Вот тут-то и случаются самые сладкие потягушеньки. Адольф помогает мне одеться, хоть я уже и большая и давно одеваюсь сама. Но я наполовину сплю. Адольф застегивает пряжку на моих туфельках. Туфельки у меня прехорошенькие. Мне нравятся корейские, яркие, с разными украшениями. Они очень быстро рвутся, и Адольф покупает мне новые. Разве это не здорово?
В голове от недосыпания все кружится, тело бьет легкий озноб. И скоро уже новый город, таинственный, как коробка с подарками. От того, что я одной ногой еще стою в стране сновидений, город этот представляется гораздо чудеснее, чем он есть на самом деле.
– Товарищ Берия, помогите снять чемодан, – просит отец.
Берия повыше ростом, чем отец. Он лезет на третью полку и стаскивает огромный, похожий на сундук чемодан с реквизитом. Потом вдруг застывает – ноги враскорячку на нижних полках, чемодан в левой руке, правая вцепилась в край верхней полки, на которой все еще спит Ленин.
– Прими чемодан, – говорит Берия моему отцу.
Адольф ухватил чемодан и даже покривился: все-таки груз для него тяжеловат. У Адольфа слабые запястья. Он сам на это иногда жалуется. Хотя разбить нос нахальному Дмитричу сумел.
– Эй, Ильич, слышь, – говорит Берия, касаясь Ленина. – Подъезжаем, слышь, Ленин. «Встаньте, Ленин, объясните Горбачеву!» Вставай, проклятьем заклейменный!..
Ленин деревянно перекатывается на спину. И продолжает молчать.
Берия вдруг кулем падает на нижнюю полку. Его трясет.
Я подхожу к нему, сажусь перед ним на корточки. Его очки скачут на носу, за очками прыгают глаза.
– Ты чего? – спрашиваю я.
– Уйди… муха… – отвечает он тихо. – Вообще выйди из купе.
Я выхожу, очень послушная и благопристойная. У меня есть свой маленький чемоданчик, там пара платьев, запасные туфельки и две куклы, их зовут Аракуана и Тамара.
Дверь купе закрыта неплотно, поэтому я все слышу.
– Адольф, это… – говорит Берия. – Слушай, но ведь так не бывает…
– Что случилось? – тихо спрашивает отец.
Берия, очевидно, кивает на верхнюю полку.
– Преставился, – произносит он важным, немного злодейским шепотом.
Мой отец заглядывает наверх. Берия шумно сопит внизу – по всей видимости, в бесполезной надежде, что Адольф сейчас скажет, мол, все в порядке и Берия просто паникер. Но отец спускается вниз очень серьезный. Он выглядывает в щель и видит меня.
– Lise, – обращается он ко мне, – иди сейчас в соседний вагон, в первое купе, и скажи Годунову, чтобы заглянул к нам. Немедленно.
– А говорить ему, что Ленин преставился? – уточнила я.
– Нет, – совершенно спокойно ответил Адольф. – Ничего такого ты ему не говори, чтобы посторонние не услышали. Это никого не касается, кроме нас, понимаешь?
Я кивнула.
– Зря соплячку отправил, – пробурчал Берия. – Напутает или брякнет чего-нибудь лишнего.
– Моя дочь ничего не напутает, и она вовсе не соплячка, – ответил Адольф. – А еще раз услышу нечто подобное – и узнаешь, как «арбайт махт фрай».
– Интересно как? – буркнул Берия.
– Узнаешь, – пригрозил Адольф. Он умел быть очень убедительным.
Это потому, что Адольф был в те годы более настоящим, нежели Берия.
Годунов играл в карты с каким-то холеным военным. Я никогда не видела, чтобы военные были такими холеными. Они пили коньяк. Все выглядело, как в фильме про Штирлица, и оттого немного напоминало пародию.
Завидев меня, Годунов вскричал:
– Кажется, мне пора! Вот уж и гонца за мной прислали, чтобы станция меня не миновала.
