быть, и Бог ульфилин к той тайне причастен.
Этот Божеский Сын вроде как комит при высшем военачальнике – Творец всякого за ним творения, в том числе и нас с вами, дети мои, Промыслитель, Законодатель, Искупитель, Спаситель и Праведный Судия живых и мертвых.
И добавил, Евномия вспоминая (его слова): Сын – совершеннейший служебный деятель.
Вези кивали лохматыми белокурыми головами. Дальше давай, тут все пока просто.
Дальше?
Дух Святый сотворен от Отца чрез Сына прежде всех Его творений; ни Бог первый, ни Бог второй, но от Первого чрез посредство Второго поставлен на третьей степени. Ибо Дух Святый – не Высочайная Виновность, как Отец, и не Творец, как Сын. Он – просветитель, освятитель, наставник, руководитель и вспомогатель в деле нашего спасения, слуга Христов, раздаятель даров благодати.
То есть, так понимать надо, без Духа ничего не получится, делали вывод вези. Поначалу сложно им это казалось, иные уж в уныние впадали. Но епископ был терпелив и растолковывал и так и эдак, пока вдруг не осенило нескольких, у кого воображение побогаче: вот снизойдет на нас Дух, и тотчас же перестанем тупыми быть.
А чтобы Дух снизошел, продолжали рассуждать эти простые, но чрезвычайно практические люди, его приманить нужно. Для того и храм строим, огни зажигаем, для того и Меркурин с десятком таких же, как он, молодых ребят песни разучивает, чтобы потом в храме петь.
От мысли, что Дух снизойдет и все сразу станет ясно и понятно, многие приободрились и теперь уже ждали Пасхи с острым любопытством.
С любовью и смирением куда труднее было. Смирение – не Дух, его песней не приманишь. Да и не таковы вези, чтобы смирение приманивать. Еще чего! Они и сами хоть кого усмирят, а уж к ним лучше не лезь – схлопочешь.
Будто Ульфила этого не знал. Усмехаясь про себя, на площадь пришел, где все собрались епископа послушать – что еще блаженный расскажет интересного. Опомниться никому не дал Ульфила – с ходу про то заговорил, что ежели по правой щеке тебя огрели, подставить левую надлежит и, зажмурясь, ждать, пока и по левой врежут. А не кишки мерзавцу выпускать, как это у вези в обычае…
Ох, ничего себе!.. Ну, загнул!..
Ульфила фритигерновым вези нравился, потому убивать его за такие советы никто не захотел. Но возмутились страшно. Кричать стали, плеваться, кулаками махать.
Ульфила этого и ждал. Замолчал, обвел глазами. Фритигерна заметил – тот стоял, как обычно, в последнем ряду и еле заметно улыбался. И стоило Ульфиле отвернуться, как шепнул что-то стоявшему рядом дружиннику.
Вышел княжий дружинник вперед. Рослый, широкоплечий, лицо шрамом рассечено. Храбрый, верный человек, испытанный воин, страха и сомнения не ведал. Кто же его не знает, этого Арнульфа.
Ульфила рядом с ним совсем потерялся – от земли епископа не видно.
И сказал Арнульф, князем подученный:
– А что, епископ, ежели тебя по лицу ударить – ты тоже другую щеку подставишь?
Меркурин за ульфилиной спиной побледнел, за нож схватился.
Ульфила подумал немного и ответил честно:
– Меня еще никто по лицу не бил. Но если хочешь, можешь попробовать.
Арнульф на руку свою поглядел. Большая рука, тяжелая, одним ударом хребет переломить может. На епископа глянул. И видно было, что смутился Арнульф. Вокруг все замерли. Фритигерн с холодным интересом смотрел то на Ульфилу, то на дружинника своего. Ждал.
Нарочно князь такого медведя выбрал – Арнульф-то убивал людей не задумываясь. И вот смотри ты, топчется перед этим стариком, точно парень перед девкой, и – батюшки! – густо краснеет.
– Прости, – бормочет. И боком прочь лезет.
А Ульфила как ни в чем не бывало свои наставления продолжает. И слушали его в тот день так, как Фритигерна после удачной битвы слушают.
За ночь святой субботы до утра светлого воскресенья Пасхи Ульфила устал так, как, наверное, никогда в жизни не уставал. Он не считал, сколько человек получило из его рук крещение; просто знал, что очень много.
Фритигерн был первым, гордец князь. Ульфила вдруг с удивлением заметил, что Фритигерн взволнован, хоть и скрывает изо всех сил. И губы улыбающиеся подрагивали у Фритигерна, когда подошел к своему епископу в новенькой церкви, которая еще пахла сырой древесиной. (Можжевеловую стружку только к середине ночи жечь начали, когда совсем уж сгустился запах пота.) Ульфила глаза прищурил и по шее князя – хлоп! Забыл поклониться. Впервые, должно быть, Фритигерн не перед отцом своим голову склонил. Странно и стыдно ему было, но пути назад не было. Зубами скрипнул и подчинился. А Ульфила сказал ему тихо: «Завтра пойдешь к причастию, вот и узнаешь, пьют ли кровь христиане».
«Ты и так у меня ведро крови выпил, Ульфила», – хотел было сказать Фритигерн. Но его уже водой облили и прочь прогнали: отойди-ка, сын мой, ты тут не один у меня такой.
Тем временем обширные территории севернее Дуная ощутимо потряхивало предвестие большой беды. Надвигалось – и уже не первый год – поистине чудовище обло, озорно, огромно, стозевно и, главное, лаяй.
Гунны.
Первыми приняли на себя удар аланы – племя кочевое и свирепое. Но куда аланам до тех раскосых чудовищ, что будто приросли к своим уродливым коням! Дрогнули аланы…
Если уж аланы дрогнули, то что о других говорить! И выскочили-то неожиданно, так что между
